Para Bellum
Шрифт:
– Ну и ладно, – досадливо произнесла Люська. – Спи спокойно, дорогой товарищ. Мне же легче будет.
Маркову приснилась Ленка. Она танцевала перед генералом. Из одежды на девчонке были только узенькие голубые трусики, а движения она выделывала такие… Бедный мужчина почувствовал, что лопнет от разрывающего изнутри желания. И тут же они оказались в постели, и Сергей медленно и нежно овладевал Радостью. Обычно в дрёме что-то мешает наслаждению. Видение, не подтверждённое телесными ощущениями, подстраивается под реальность, и в грёзах появляются досадные помехи, которые не позволяют достичь настоящего пика любовной судороги. Но на сей раз мечтания были такими яркими, словно всё происходило на самом деле. От острого
– Проснулся, – хриплым голосом не то спросила, не то констатировала Люсечка. – Отлично.
Она ловким движением оседлала Сергея и поскакала, словно гоголевская панночка на Хоме Бруте.
Генерал лежал почти неподвижно, позволяя блондинке делать с собой всё, чего она хотела. В самом деле, не звать же на помощь. Хохотать над ним станут сразу две армии – своя и германская. А стащить с себя проклятую девку не было сил. Вышедшее из повиновения тело противилось всему, что могло нарушить непереносимые, сводящие с ума своей сладостью ощущения.
Ничего подобного Марков не испытал ни разу за всю предыдущую жизнь. Он как будто воспарял своей несокрушимой твёрдостью во влажные и горячие облака, готовые пролиться дождём; то терял ощущение собственного тела, растворялся в происходящем, как кусок сахара в чае. Люсечка словно чувствовала то же, что и её жертва. Она сбавляла ритм, когда «рысак» был готов завершить дерби, и вновь пускала его в галоп аллюром три креста, как только чуть отступала волна предчувствия самого острого мига.
Сколько времени длилось это колдовство, он не смог бы ответить. Возможно, девка уже доскакала на командире фронта до самого переднего края разворачивания войск. Или это мгновение остановилось, потому что было прекрасно.
Потом Марков, мокрый, словно только из бани, обессиленно лежал на спине и тупо смотрел в вагонный потолок. На его груди прикорнула хрупкая блондиночка. Копна густых волос закрыла лицо, и увидеть, довольна ли девушка или безмерно устала, было невозможно.
Убаюканный мерным перестуком колёс и покачиванием вагона, Сергей Петрович незаметно для себя соскользнул в тёмную, без сновидений, дрёму.
Когда он снова открыл глаза, Люсечка сидела на краешке полки. Тонкие пальчики поглаживали самую чувствительную сейчас часть тела мужчины. И небезрезультатно. Орган, который совсем недавно свалился и скукожился, как шахтёр после смены в забое, прямо на глазах оживал, креп и снова рвался в схватку.
«А ведь она меня поимела», – понял вдруг Марков. Им овладело бешенство. Сам не понимая, что делает, он обхватил хрупкое тело и уложил на полку, наваливаясь сверху.
– Ты чего, – прошептала девица, блаженно улыбаясь. – Не торопись, ещё не утро.
Марков зажал девушке рот ладонью и вошёл в неё – грубо и сильно, каждым движением стараясь убить, уничтожить, разорвать.
Блондинка несколько секунд лежала неподвижно, потом попыталась ответить напору мужчины, но он прижимал чекистку всем своим весом и двигался без остановки, без пауз, в ритме, с каким лупят поверженного смертного врага. Девица почувствовала, как нарастает удовольствие, переходит в невыносимое, запредельное наслаждение. Оказывается, когда подруги по школе НКВД говорили, что высший кайф получаешь от изнасилования, они были правы. Это была её последняя мысль. Дальше она только рычала и извивалась под беспощадным напором Маркова, забыв обо всех заданиях, забыв себя, превратившись в воющее и хрипящее от возбуждения и пароксизма чувственности животное.
Так у неё не было никогда и ни с кем: ни с учителем физкультуры в школе, который первым открыл семикласснице Сумовой радости любви, ни с инструктором по стрельбе спецкурсов подготовки сержантского состава НКВД, ни с одним из начальников и коллег. С ними приходилось
Эти мысли пришли позже, когда чекистка проснулась. После безумной судороги и она, и Марков провалились в чёрный душный сон без видений. Блондинка вернулась в реальность первой, несколько секунд пыталась сообразить, где она, и вспомнить всё. Её спутник лежал уткнувшись лицом в стенку купе. Девушка вспомнила прошлую ночь – минута за минутой, проанализировала каждый свой жест и каждое слово. Вроде бы всё было сделано правильно. Беспокоило только одно: не вырвалось бы лишнего слова или, не дай бог, какого-то из запретных имён во время последней «схватки», когда она полностью утратила контроль над собой. И сейчас в низу живота потянуло и защекотало, стоило только представить свет ночника и безумное лицо и тело комфронтом. Сергея, Серёжечки.
Марков тоже проснулся и тоже лежал некоторое время, уставившись в узор обивки вагонной полки. Он тоже вспомнил прошедшую ночь и заскрежетал зубами от стыда и омерзения. Никогда в жизни он так не презирал самого себя.
– Ты проснулся, Серёжечка? – раздалось из-за спины. Мужчина повернулся, натягивая на голый торс простыню. Блондиночка, встрёпанная, с густыми тенями под сияющими синевой глазами, сидела по-турецки в ногах полки. Она была совершенно обнажённой, и это девушку вовсе не заботило.
– Вот ты какой, Серёжечка, – задумчиво выговорила Люсечка. – Я думала… а ты вот какой.
Марков закрыл глаза и совершенно серьёзно подумал: «Не застрелиться ли?»
Глава 4
Нарком внутренних дел, заместитель Председателя Совета Народных Комиссаров СССР, Генеральный Комиссар Государственной Безопасности, что, между прочим, соответствовало маршальскому званию, товарищ Берия бросил ручку в серебряный с чернью стакан, стоящий на письменном столе, и захлопнул общую тетрадь. Аккуратно снял пенсне, вынул из кармана кителя белоснежный платок, протёр овальные стёкла, помассировал пальцами переносицу. Все эти действия давно стали для него ритуалом. Дело в том, что ведение дневника в представлении Лаврентия Павловича было занятием для девочки-старшеклассницы, но никак не для серьёзного мужчины. Но делать это было необходимо, и нарком, преодолевая отвращение, скрёб пёрышком по бумаге. И каждый раз после этого ему приходилось настраивать себя на работу.
Лаврентий Павлович прихватил тетрадку, отдёрнул шёлковую занавеску у окна. Стал виден толстостенный сейф. Его громада уродовала изысканный интерьер кабинета, стоивший хозяину немалых трудов и многочисленных консультаций с Мамиашвили. Узорчатая ткань маскировала грубое железо. Иногда наркому виделся в этом даже некий символ, но додумать до конца его значение всегда не хватало времени.
Берия отпер его, аккуратно уложил «дружочка» на нижнюю полку. Если понадобится, его здесь найдут. И Коба прочитает грубоватые признания друга Лаврентия в уважении и преданности, датированные ещё двадцатыми, потом тридцатыми годами, а теперь уже и началом пятого десятилетия великого века. Конечно, в случае чего эта лирика не спасет. Однако в ряду других документов может сыграть и она. Выстраивать линию защиты нужно, пока ты ещё на свободе и при власти. Когда тебя, как Ежова, поведут на верхние этажи – во внутреннюю тюрьму НКВД, что-то предпринимать будет поздно.