Paradisus
Шрифт:
– Ублюдок!
Джон! Мою руку ожгла пуля, а стоявший прямо передо мной Кляйнберг упал
на спину; куртку на его груди изрешетила автоматная очередь. Подчиняясь
животному инстинкту, я нырнул в сторону, кувыркнулся в сугробе, пополз.
Беспорядочная пальба и крики подгоняли меня. Очутившись у приземистых
металлических будок, я вскочил на ноги и, не оглядываясь, побежал. В эту
секунду меня не заботило ничто на свете, кроме одного, -
моей согнутой от быстрого бега спиной, погибал мой отряд, люди, доверившие
мне свои жизни. Но я не мог думать о них; страх, - дикий, сжигающий душу дотла,
гнал меня.
Вот и памятник Ленину. Обрубок бронзовой руки все так же указывает
прямо в небо.
Жить!
За моей спиной – то ли рычанье, то ли плач. Что там?
ПАША!
Тупой звериной рысью по моему следу. Я невольно вскрикнул: мой страх
догонял меня.
Свернув в подворотню, я побежал вдоль стены, разрисованной и
исписанной бывшими. Я не заметил подробностей, лишь одна надпись
отпечаталась в мозгу: « Зачем?». Метель швыряла снег в рот и глаза, в завывании
ее я, кажется, слышал: «Остановись, умри».
Пространство между стенами все меньше, небо надо головой все выше.
Тупик! Боже, это тупик!
Ощупав стену, я обернулся. Паша приближался медленно, с полным
осознанием беспомощности своей жертвы.
Я не мог пошевелить ни рукой ни ногой. Я смотрел на мутанта, точно кролик
на удава. Конунг! Неужели, несколько минут назад я был конунгом?
Теперь я просто человек, я просто хочу жить!
– Паша, голубчик, – с трудом разлепляя спекшиеся губы, прошептал я. – Не
убивай.
Мутант был уже совсем рядом.
В моей голове - это было всего лишь мгновение - промелькнул сон,
увиденный мной когда-то. Вернее, не сам сон, а ощущение, оставшееся после
того, как я проснулся.
…Большой дом, кроме меня в нем - ни души. Зима. Приходится по два раза
в день топить печь. Темнеет рано. Часто идет снег. Ночью деревянный дом
скрипит и кажется, что по половицам на втором этаже кто-то ходит. Одиночество.
Ожидание чего-то…
В потемневшем окне я вижу лицо незнакомца. Одиночество разрушено, но
это не радует меня. Кто это, какого дьявола ему надо? Как он проник на мой
участок?
Я хватаю топор и выскакиваю из дома. Незнакомец убегает, я преследую
его. Мы бежим по лесу, кажется, этому лесу не будет конца. Вдруг незнакомец
останавливается, поворачивается ко мне.
него, иначе он нападет первым. Но вдруг осознаю, что я обессилел, а мой
противник крепок, как зверь. Ощущение беспомощности нестерпимо, я
просыпаюсь и потом весь день не могу избавиться от него…
Паша навис надо мной. Нельзя сказать наверняка, но мне показалось, что
на морде его отпечаталась ухмылка. Отвратительный запах - запах смерти -
проник вглубь меня. Правую руку жгла дикая боль, я не мог пошевелить ею.
Зажмурившись, я закричал и попытался левой рукой оттолкнуть от себя мутанта.
Почему так долго? Почему он не сделает со мной то же, что с Зубовым?
Зачем тянет? Проклятая тварь, он играет со мной!
Покачивающиеся на веревках освежеванные трупы Машеньки и Самира…
Ветер дует… Скрип – скрип…
Так вот кто освежевал их! Значит, такая же участь уготована и мне?
– Конунг.
Распахнув глаза, я увидел лежащего навзничь Пашу, под головой мутанта
медленно растекалась багровая лужа. Над ним возвышался игрок с
окровавленной заточкой в руках.
– Шрам, - прохрипел я и, кажется, потерял сознание.
7
ШРАМ
Он нес меня на руках, как ребенка.
Слева тело занемело; справа, от подмышки до бедра, горел огонь. Каждый
шаг отзывался ломотой в висках. Но я был жив, энергия заново обретенной жизни
возвращалась ко мне.
Я жив!
Я живу!!
Я живой!!!
Все дальше, там, за широкими слепыми зданиями, за сугробами и
перевернутыми троллейбусами, оставался мой отряд, - застывшие в смертном
оскале маски лиц, неподвижно вопрошающие о чем-то беспощадное небо, либо
уткнувшиеся в кровавое снежное месиво, лишенные даже возможности заявить
небу свой последний протест. Почти три десятка человек, те, кто был со мной
весь этот тяжелый, грязный месяц…
Я не думал о них. Я также не думал о Паше, о Кляйнберге, о проваленной
миссии. Я думал о Теплой Птице в моей грудной клетке, о Птице, что чудом
осталась жива.
Я видел спокойное лицо моего спасителя, и оно теперь не казалось мне
уродливым, как и глубокий, впечатанный в лоб, нос и губы, шрам. Я видел
частичку неба, того самого неба, что распростерлось над лежащим навзничь
Белкой (часть черепной коробки снесена пулей, перламутрово-серую кашицу уже
припорошило снежком). Свинцово-бледное, оно не давило меня.
Кто-то из питеров вполне мог остаться в живых, и, возможно,