Paradisus
Шрифт:
преследует меня.
Эта мысль лишила душевного равновесия.
Птица, Теплая Птица! Я жаждал сохранить ее, и меньше всего на свете
меня беспокоило то, как жалок я сейчас.
– Скорее.
– Не волнуйся, конунг, - отозвался Шрам.
Конунг? Для кого-то я еще был конунгом…
Но откуда взялся Шрам? И почему он спас меня? Мы оставили его, избитого
до полусмерти, подыхать в Джунглях… Николай! Умирающий истопник силился
мне
– Он… здесь…
Быть может, Николай имел в виду именно Шрама?
Впрочем, неважно. Важно то, что я жив. Жив благодаря игроку, которого по
моему приказу зверски избили, - но это тоже неважно. Приказ отдавал не я, а
конунг Московской резервации Артур.
– Марина, – прошептал я.
Образ рыжеволосой девушки понемногу заполнял мое сознание, и он занял
бы его полностью, если бы впереди не возник поезд. Мой поезд.
Он стоял, черный от копоти, маскировка содрана, лишь красная звезда на
лбу тепловоза блестела в сгустившихся сумерках. Из трубы от буржуйки,
выведенной прямо в стену, струился сизый дымок. Хороший дымок, такой бывает
от березовых жарких дров.
Шрам достиг кабины.
– Прости, конунг.
Он аккуратно опустил меня на снег и, впрыгнув на ступеньку, несколько раз
постучал в дверцу. Глухие удары исчезли внутри тепловоза, отозвавшись мертвой
тишиной.
Но вот послышалось, будто в глубине норы заворочалась потревоженная
лисица.
– Кто?
– Это я, Олегыч, - отозвался Шрам.
Дверца кабины со скрипом распахнулась. Машинист высунулся наружу. Он
был черен, как и его тепловоз, лишь глаза (красные звезды?) блестели холодным
огнем. В руках Олегыча был автомат.
– Шрам? – глухо сказал он. – Кто с тобой?
– Конунг. Он ранен.
– Скорее, - одними губами прошелестел Олегыч.
Шрам поднял меня и внес по ступенькам в кабину. Дверь захлопнулась.
Здесь все было по-прежнему.
Обняло тепло от печки, теплые невидимые пальцы приятно защекотали в
носу. Я чихнул.
Пахло распаренной тваркой и концентратом. Во рту тут же собралась
слюна, и я вспомнил, что чертову прорву времени ничего не ел.
– Клади его на мою постель, - распорядился Олегыч.
Он суетился: сунул автомат в переплетенье каких-то проводов, где его,
пожалуй, потом и не найдешь, подкинул в печку большое березовое полено, хотя
и без того жарко. Чувствовалось: машинист рад.
Шрам опустил меня на постель.
– Олегыч, есть, – попросил я.
– Один момент.
Я поглощал
дождь, и чувствовал, что тело мое наполняется живительной силой.
Олегыч между тем приволок какие-то тряпки и перевязывал мне плечо.
Ранение было пустяковым, - состояние оцепенения вызвал во мне
пережитый страх, сильнее страха смерти. Страх с уродливой ухмылкой мутанта,
страх-мутант, который теперь, под воздействием тепла, покоя, и осторожных рук
Олегыча, медленно уходил, испарялся, как капелька влаги на щеке.
– Спасибо, Олегыч.
Я отдал машинисту пустую миску и приподнялся.
– Лежи! – испугался он.
Я послушно опустил голову на твердую подушку.
Огонь мерцал, скованный железом печки, гудел в тщетном стремлении
вырваться на свободу. Шрам сидел за столом, подперев голову кулаком. В
красноватом свете буржуйки его изуродованное лицо выглядело печальным.
Перед ним стояли три закопченные кособокие кружки.
Олегыч, порывшись в проводах, выудил бутыль с зеленой жидкостью.
– Последняя, - слегка смущаясь, сообщил он.
Темная зеленка, блестя, потекла в кружки, приятно запахло спиртом.
Полную до краев кружку, Олегыч протянул мне.
– За что выпьем? – кашлянув, спросил он.
«За отряд», - хотел предложить я, но Шрам меня опередил.
– За Николая, - мрачно сказал он и одним глотком осушил кружку. Не
моргнув и глазом, закусил тваркой.
– За Николая, - вздохнул Олегыч.
– За Николая.
Перед моими глазами возникло лицо моего истопника, но не мертвое, а
живое, когда мы с ним выпивали в вагоне конунга. Точно так же потрескивала
буржуйка, а за стенкой вагона повизгивал ветер.
– Еще, конунг?
– Не хочу, Олегыч. И не называйте меня больше конунгом, хорошо? Какой я
теперь, к черту, конунг?
– И как нам тебя называть?
– Называйте… Островцевым… Нет, лучше просто Андреем.
– Андреем, так Андреем, - пожал плечами Олегыч.
Мы замолчали. Каждый думал про свое, но, надо полагать, во многом это
«свое» совпадало.
– Олегыч, - вспомнил я. – Где пулеметчик, как его, Горенко?
– Мертв, конунг … то есть Андрей, - пережевывая тварку, отозвался
машинист. – Как ты с отрядом ушел, так почти сразу нагрянули питеры. Горенко
убили, я в двигательном отсеке схоронился, а Шрам… Шрама разве поймаешь.
Нечто похожее на улыбку мелькнуло на изуродованных губах.
– Кстати, Шрам, как ты здесь очутился?