Паранойя. Почему он?
Шрифт:
– Что ты писал сейчас? – спрашиваю, чтобы заполнить неловкую паузу.
– Песню, - просто отвечает Илья, словно речь о каком-то пустяке. Но я -то знаю, как для него это важно, учитывая, что он ничего не писал два года.
– Ильюш, я так рада, - с чувством сжав его руку, покоящуюся у меня на животе, отзываюсь совершенно искренне. Сонливость как –то разом отступает и повернувшись, я требую подробностей. – Ты только начал или уже есть что послушать?
– Начал еще месяц назад. Увидел тебя, и внутри вместо привычной пустоты стало расти что-то такое… большое… дикое… рвущееся наружу. Я
– Споешь? – прошу тихо. Он кивает и помедлив, начинает рвать душу спокойным, наполненным грустью, мелодичным голосом:
– Смерть забирает самых любимых как секта, оставив нам города и проспекты. И тобой движет то, что тебя не топит. Это тупая боль, словно допинг… Безлюдная тихая ночь расставит всё на места. Мой беспокойный, скомканный слог… Мне не забыть добрых людей, нет. И пусть я сам закрыт на замок…
Он с шумом втягивает воздух, тяжело сглатывает и продолжает забираться под кожу, вскрывая вспухшие, воспаленные раны:
– Я жил по-разному, но… Кем же мы стали? Люди цепляются за деньги и кайф. Дружбу ломает самый чистый наркотик. Запомни, брат, он тебя испортит. Точно…- усмехается. – Судьбы ломают женщины, которых ты хочешь. Закрой глаза и попробуй. Ради бога, все не испортить…
Пауза. Такая необходимая нам обоим передышка. Он поднимает взгляд. Смотрит мне прямо в глаза, и я знаю, что сейчас будет тот самый куплет.
– Посмотри мне в глаза, Нева, - напевает он с мягкой улыбкой, заключив мое лицо в ладони. – Я люблю лишь твои плечи. Я хочу обнимать тебя первым. Первым всегда легче… Рассказать о своём миру. Мне так нужно моё время. Под мириадами звезд… Остаться… {2}
Когда он заканчивает, я чувствую себя раздавленной, выпитой до дна и в тоже время, будто очистившейся. По щекам текут слезы, а моя внутренняя вселенная вибрирует оголенным нервом. Не в силах ничего сказать, я просто прижимаюсь солёными губами к его губам и целую. Целую с таким всепоглощающим чувством благодарности и боли, что на языке разливается металлический вкус крови. В это мгновение я готова заняться с ним любовью. Мне хочется отдать ему что-то настолько же равнозначное, ценное… Вот только, кроме тела предложить больше нечего, я –выжженная чувствами к другому мужчине пустыня. И мне так жаль… Господи, как же мне жаль, что я не встретила его раньше!
– Ш-ш… Ну, ты чего, заюш? – отстранившись, с улыбкой стирает Илья с моих щек слезы. – Все так плохо?
– Всё так… что нет слов, - всхлипнув, качаю головой. – Я уничтожена. Это невыносимо прекрасно. Просто преступно! Ты… так талантлив, так искренен в своем творчестве… Оно задевает за живое, да и за мертвое тоже.
– Спасибо. Мне было важно именно твое мнение, потому что только ты знаешь, о чем я пою в этой песне. Остальные вряд ли поймут и оценят, - он старается говорить безразлично, но я знаю, что за этим безразличием скрывается неуверенность и волнение, и не собираюсь позволять
– Им и не нужно понимать, Илюш, важно, что они почувствуют в ней что-то свое, и проникнуться.
– Думаешь, почувствуют? – уточняет он уже не столько от неуверенности, а, чтобы потешить свое самолюбие.
Ох, уж эта тщеславная, творческая натура!
– Уверенна.
– Тогда буду писать музыку к ней.
– Пиши, но не продавай никому. Это только твоя песня, никто не сможет спеть ее так, как ты, - попросила я, хоть и понимала, что не имею на это никакого права. Однако Илья убеждает меня в обратном.
– Она твоя. Я написал ее для тебя.
У меня снова горло перехватывает спазм, а глаза обжигает солью.
– Спасибо. Но почему «Нева»? – задаю крутившийся с первой минуты вопрос. Илья улыбается и, легонечко поцеловав меня, раскрывает тайну:
– Потому что ты и твоя красота ассоциируетесь у меня с Питером.
– Такая же унылая и серая? – шучу, чтобы немножечко снизить градус романтики. Он смеется.
– Нет, такая же изящная, интригующая, глубокая. Знаешь, красота ведь разная бывает и вкусы тоже. Кому –то нравятся яркие краски бразильского карнавала, а кто-то любит размытый дождем Невский. Я из них, поэтому «Нева».
Я пропускаю удар и в тысячный раз сглатываю подступившие слезы.
– Это самое прекрасное, что я когда –либо слышала о себе, - шепчу севшим от захлестнувших эмоций голосом.
– Может, поспим немного? – смутившись, предлагает Илья. Я киваю и, мы, наконец, засыпаем.
Утро врывается смехом, громкими разговорами и шипением возмущенных углей. Я сижу, обхватив горячую кружку с мятным чаем, и словно загипнотизированная смотрю на мангал, источающий сильный жар и лёгкий дымок. Время от времени с запекаемого мяса на уголь падают капли сока, вызывая резкое возмущение. Капля — вспышка и шипение. Капля — вспышка и шипение.
Эта комбинация странным образом успокаивает меня, да и лучше наблюдать за ней, чем видеть маячащую на заднем плане Шумилину. Я и так проснулась в крайне скверном настроении, а тут еще она со своим жалким взглядом обоссавшей ковёр собаки.
Меня тошнит от нее. От того, как она ежесекундно что-то там на себе поправляет, одёргивает, улыбается невпопад и не знает, на чём остановить свой затравленный взгляд, куда деть руки, куда, по большому счёту, деть саму себя.
Какая же она все-таки жалкая, мерзкая тварь!
– Насть, мы можем поговорить? – блеет ангельским голоском, словно почуяв, что мои мысли крутятся вокруг ее сучьей персоны.
– Поговорить? – вскидываю бровь, окатив ее презрительным взглядом, отчего она опускает глазки в пол и нервно теребит край кофты. Цирк, да и только. И почему самые гадкие люди вечно корчат из себя святош и милых заек?
– Насть, пожалуйста, я хочу все объяснить, - настаивает она.
– Да что ты? – тяну с улыбкой милой гиены. – Можешь не утруждаться, мне с тобой все понятно, так что засунь эти объяснения себе куда подальше. Но вот ты меня послушай. И послушай внимательно, потому что я скажу тебе это всего один раз! Держись подальше от Оли с Ванькой, иначе я превращу твою жизнь в ад. Будешь у меня шарахаться от собственной тени!