Парикмахер

Шюнеманн Христиан

17

Монотонно, в унылом ритме звонил кладбищенский колокол. Над головами траурной процессии парил гроб. Головки лилий на его крышке кивали в такт шагов, пыль припудрила нашу обувь и края брюк. В своей речи, обращенной к сотне человек, пришедших проститься с усопшей, пастор радикально упростил ее хаотичный жизненный путь и украсил ее эгоцентричное существование цветистыми оборотами. Самой Александре было уже все равно. Она лежала в гробу с проломленным черепом и располосованным телом и мучила четырех человек, давя своим весом на их плечи. Солнце помогало

ей в этом изо всех сил. Одним из четверых был Холгер Каспари. Я не ожидал от него такого поступка и удивлялся. Мышцы на его лице напряглись, как будто он в последний раз проклинал покойницу.

Траурная процессия остановилась, колокол смолк, но боль в моем черепе пульсировала и дальше в том же ритме. За ночь мой глаз скрылся под черно-желтым синяком. Теперь я замаскировал его повязкой и темными очками. Впрочем, в темных очках были тут почти все. Беа зарыдала опять. Носовые платки промокли от ее слез и моего пота. Плавно покачиваясь, гроб опустился в могилу.

Алеша бойкотировал это мероприятие и не понимал, с какой стати мне понадобилось стоять у могилы Александры под палящим солнцем на второй день после такой сильной травмы. Беа появилась в самый разгар нашей ссоры, хотя, впрочем, ее нельзя было даже и назвать ссорой. Просто Алеша с презрением обронил какое-то русское слово, смысл которого я понял лишь приблизительно. Потом он сунул в карман брюк свои зеленые плавки и ушел. Беа утверждала, что мне должна льстить такая забота о моем здоровье.

Мы отошли в негустую тень сосны и наблюдали, как полная дама везет к могиле старушку в инвалидном кресле - две женщины, два образа Александры - через двадцать пять и через пятьдесят лет. Вероятно, ее мать и бабушка. Старушка в кресле перегнулась через подлокотник к Каю - тот стоял возле нее со своими огненно-красными волосами и держал раскрытый черный зонтик. Наверно, чтобы защитить ее от солнца.

–  Что это с вами?
– услышал я за спиной строгий голос и оглянулся. На меня с удивлением смотрела комиссарша Анетта Глазер.

–  Небольшая травма.
– Я попытался улыбнуться.

–  Это было покушение, - заявила Беа.

–  Что ж, потом вы расскажете мне об этом подробно.
– Анетта Глазер отошла со своим помощником к кустам рододендрона и встала в их тень.

Теперь у могилы стоял один Кай. Все замерли.

–  Что с ним?
– шепнула Беа.

Он вытащил мобильный телефон.

–  Бога ради, что сейчас будет?

Кай закричал, словно торговец на рынке:

–  Кто хочет еще раз услышать мамин голос с ее автоответчика? Или, может, оставить для нее сообщение?
– Кай обвел глазами множество лиц. Никто ему не ответил. Как это понимать? Что это - шутка? Представление? Толпа замерла. Только Холгер медленно двинулся к нему, словно к сумасшедшему, что-то пробормотал и попытался забрать у него телефон. Кай защищался.
– Это последняя, уникальная возможность!
– кричал он.
– Теперь или никогда!
– Его голос оборвался. Отец и сын боролись. Маленький телефон со стуком упал на гроб.

–  Мальчик совсем обезумел, - пробормотала Беа.
– По-моему, у него поехала крыша.

Мы спорили еще в машине. Беа не сомневалась, что с моста меня столкнул Кай.

–  Типичный случай - мания самоуничтожения, - изрекла она.
– И он тащит с собой в могилу того, кто хочет ему помочь.

Я-то грешил скорей на отца мальчика. В конце концов, ведь угрожал-то мне он. И вполне могло статься, что Холгер следовал за нами в ту ночь. Его автомобиль стоял на Кленцештрассе. Холгер мог наблюдать за нами в «Оранге», потом пойти следом в «Мориц», к «П1», а там и к мосту. Случай удобный, в большой толпе он никому не бросался в глаза.

Траурная церемония продолжалась.

Клаудия Кох, Фабрис Дюра, известные фотографы, даже редакторы из конкурирующих изданий - один за другим, гуськом подходили с совочком к могиле, бросали усопшей чуточку земли, цепенели на секунду и отступали в сторону. Вполголоса соболезновали близким - те стояли, выстроившись в ряд, - а после этого собирались безмолвными группами - семья, коллеги, друзья. Последний, тихий праздник Александры, так непохожий на ее другие праздники. Кай вцепился в свою подружку Антье. Холгер стоял в стороне - чужак, введенный в это общество женой, которая сама уже ушла. Ева Шварц дольше остальных беседовала с близкими и даже опустилась на колени перед старушкой в кресле, а потом встала рядом с Холгером. Она пыталась проявить к нему участие, - симпатичная черта. Я поискал глазами Клаудию Кох, но она, очевидно, уже ушла с кладбища. Фабрис Дюра тоже улизнул, еще до того как Барбара Крамер-Пех, последняя из коллег Александры, подошла к могиле, придавленная своей черной шляпой. Барбара содрогалась от рыданий, цветы выпали из ее рук сами собой и полетели в могилу. Она долго стояла в одиночестве; наконец, ее плечи перестали ходить ходуном, и она отвернулась. Толпа начинала редеть. Ева подошла к Барбаре, хотела взять ее под руку, но та отвернулась, обняла свою дочь Антье и вцепилась в плечо Кая. Они покинули кладбище как одна семья. Ева Шварц медленно двинулась следом.

Могильщики затоптали свои цигарки и взялись за совковые лопаты. Тогда к могиле подошли мы с Беатой. Мы тоже хотели попрощаться с Александрой.

Она лежала там, в яме. Ящик показался мне ужасающе тесным для нее. Ведь Александра любила просторные комнаты, высокие потолки, широкие кровати. Я был скорее озадачен, чем опечален. Там, на крышке гроба, ее телефон, последний привет. Ее голос. Как он звучал на автоответчике? Торопливо, нетерпеливо, словно она, как часто бывало, куда-то спешила? Или его тон был деловым?

–  Беа, - сказал я и вынул из висевшей на поясе сумочки свой маленький ежедневник.
– Пожалуйста, позвони ей со своего мобильного. Набери номер Александры.

Беа набрала номер, записанный у меня, послушала сама и протянула трубку мне.

–  Господин Принц?
– Я резко обернулся. За мной стоял Клеменс Зандер и с раздражением глядел на телефон.
– Можно с вами поговорить?

Чужой голос сказал мне в ухо: «Пожалуйста, оставьте сообщение для…»

Клеменс Зандер взял меня под локоть.

–  Может, мы выпьем что-нибудь?

–  «…Александры Каспари», - сказала Александра. В ее голосе звучало ожидание счастья.

18

Я предложил Клеменсу Зандеру «Арозу» и поехал с Беатой впереди. Он следовал за нами на своей машине. Я сказал, что опасаюсь сквозняков в его кабрио, и мой завязанный глаз подкрепил мои слова.

Беа крутила руль и молчала. Потом заявила:

–  В Клеменсе Зандере что-то есть. Тебе не кажется, что он окружен какой-то аурой?

Аура - я счел это некоторым преувеличением. Спору нет, Клеменс Зандер был привлекательным, к тому же он принадлежал к той породе мужчин, чья внешность с возрастом становится все интересней. Хорошо упакованный мачо. Или, может, я просто завидовал ему? Не знаю. Возможно, недооценивал.

Я устал. С лицом творилось что-то невообразимое. Ткани вокруг глаза набухли и пульсировали. Я попытался вытянуть ноги в маленькой машине Беаты.

Беа высадила меня у «Арозы». Ей еще предстояло найти место, где поставить машину, а потом вернуться в салон и работать. Зандер тоже, вероятно, кружил по Глоккенбахскому кварталу в поисках парковки.