Парикмахер
Шрифт:
22
На следующее утро я шнуровал кроссовки. Врачиха запретила мне заниматься спортом, но это меня не волновало. Я проснулся слишком рано, с комком печали под ложечкой. От холодного шока под душем я, вопреки обыкновению, не заорал, лишь судорожно хватал ртом воздух, как рыба, которую катапультировали из родной среды. Все казалось мне унылым и грустным, даже бритье прошло как скучное рутинное мероприятие. Чистя зубы, я не стал обходить квартиру. Иначе я бы наткнулся на его «морскую» сумку. Я тихонько запер за собой дверь. Небо было серым. На всем лежала дымка. Вот удивится Стефан, встретив меня на мосту; молча побежит рядом, и это будет самое правильное. Стефан мой друг. Я шел мимо припаркованных
Кто-то рывком втащил меня на тротуар. Несколько мгновений я ничего не соображал: дергался в чужих руках, которые обхватили мое тело, будто смирительная рубашка, и орал вслед автомобилю:
– Ублюдок! Ненормальный! С ума, что ли, сошел?
– Но машина уже скрылась.
– Вероятно, водитель вас просто не заметил, - проговорил незнакомый мужчина, все еще крепко державший меня. Его тонкие очки сползли на нос.
– Спасибо. Вы просто спасли мне жизнь. Огромное спасибо.
– Я оперся на багажник припаркованного автомобиля. Вот так себя ощущаешь, когда тебя сковал страх.
– Вы должны смотреть внимательней, когда переходите улицу. Некоторые люди ездят просто безрассудно.
А если это делалось намеренно? Или опять случайность?
– Вы точно не пострадали?
Я похлопал своего спасителя по плечу, пробормотал что-то благодарное и, поскорей свернув на Икштаттштрассе, побежал к берегу Изара. Мне показалось или нет, что это был темный лимузин? Темно-зеленый, или я ошибаюсь? Я медленно прокручивал в голове все сначала. Возможно, виновата просто моя невнимательность. Я плохо спал. Больше ничего. Мое сердце бешено стучало, а ведь мне предстояла длинная пробежка. Выскочив из тесного Глоккенбахского квартала на Виттельсбахскую улицу, увидев Изар, его воды в широком, открытом взгляду русле, а за ним мост Корнелиус-брюкке и Немецкий музей, знакомые, неизменные и солидные, я перевел дух. Теперь я знал, что мне делать. Как это я сразу не сообразил?
– Томас!
– Стефан рассмеялся, и его маленький второй подбородок исчез.
– Значит, ты опять решил бегать вместе со мной! Надо же, твой глаз уже гораздо лучше!
– Стефан, извини, я не могу, я уже передумал.
Торопливо чмокнув его, я помчался во всю прыть назад. Кроссовки упруго отталкивались от твердых плит тротуара и в рекордное время принесли меня на Ханс-Сакс-штрассе. В мою квартиру. Слава богу - «морская» сумка все еще стояла там.
– Эй!
– крикнул я, еле переведя дух.
– Я полечу с тобой, слышишь? Я полечу с тобой в Исландию. Мы летим в Исландию!
«Морская» сумка была снова распакована.
Алеша вышел в холл, держа в руке хлеб, намазанный мармеладом.
– Я передумал, - сообщил он.
– Я остаюсь. Давай поедем утром на Штарнбергское озеро!
23
Монотонно гудел мотор самолета. Внутри меня расплывалось тепло от выпитой порции виски. Внизу, словно шелковистая бумага, стелился океан, черно-синий, с тонкими морщинками. Я откинул назад спинку кресла. На ланч принесли рыбу. Я уже настроился на то, что в ближайшие дни мне придется есть только рыбу: вареную, тушеную, жареную, сушеную, вяленую. Когда Беа на предельной скорости доставила нас в аэропорт и я, с пустым желудком, поинтересовался, едят ли в Исландии что-нибудь кроме рыбы, Алеша ответил: «Максимум бараньи головы. Да и то лишь на Рождество». Вероятно, он пошутил. Как там называется столица?
В иллюминаторе показались несколько облаков. Я попросил принести две подушки - подложить под затылок. Позади, в эконом-классе, Алеша разговаривал со светловолосым стюардом-исландцем; еще при посадке мне бросились в глаза его высокие скулы. Где-то гортанно крякали датские туристы, по другую сторону прохода болтал какой-то бизнесмен, вероятно по-исландски, играя своим мобильным телефоном; мне показалось, что он готов удивляться всему на свете. Лететь оставалось еще час. Адьё, Клаудия и Ева, Клеменс и Фабрис. Теперь я превратился в беглеца и для Анетты Глазер. Никому, кроме Беаты, я не сообщил про мою поездку на остров. Чтобы там, на краю земли, быть в безопасности - от мюнхенцев. Стопроцентной.
Крылатая
– Симпатичный парень этот стюард.
– Раньше мы с ним иногда встречались. Гудмундур тоже парикмахер.
– Что-что?
– Летом он летает по всему миру, а зимой стрижет клиентов.
– Когда же ты встречался с этим… как его…
– С Гудмундуром. Давно уже. Прошло почти три года.
Мы шли на снижение, проваливались, снова летели ровно, словно спускались по ступенькам лестницы; позади нас смолкла болтовня. Мне больше по душе взлет, чем посадка. Выключил ли тот тип по другую сторону от прохода свой мобильник? Туман показался мне более густым, чем тогда в Лондоне. Метрах в двухстах над поверхностью земли видимость улучшилась: на нас стремительно неслась взлетно-посадочная полоса. Шквалы дождя хлестали по бетону, самолет качало; через несколько минут он коснется земли, сейчас, вот, готово. Внезапно моторы взревели, вслед за этим раздался хор испуганных голосов. Мы разбежались и снова взлетели в сумрачные облака. Что такое? Из динамика прозвучала запинающаяся исландская речь. Алеша сидел неподвижно, положив руки на колени, по его лицу я ничего не мог понять. Теперь по-английски: «Леди и джентльмены, мы сейчас…» Треск. «Как вы догадались, у нас проблема с…» Я ничего не понимал. «Пожалуйста, оставайтесь…», другие голоса, треск. Я закрыл глаза и подумал с тоской о веренице легких облачков над Штарнбергским озером. Когда самолет со второго захода, раз сто подпрыгнув, все-таки приземлился и, сотрясаемый ветром, замедлил ход, Алеша опять обрел дар речи.
– Такая посадка - обычное дело в Исландии, - сообщил он.
– Кефлавик самый тяжелый для пилотов аэропорт на свете.
Алеша поздоровался с сотрудником паспортного контроля. Мужчина улыбнулся ему, показав желтые зубы, с жаром пожал мне обе руки, словно какой-нибудь поп-звезде. Пока Алеша что-то ему рассказывал, я представил себе, что этот человек наблюдает за всеми прилетевшими пассажирами, словно швейцар у дверей, а потом пускает новости и сплетни гулять по всему острову, все жители которого не заселят и половины Мюнхена. Теперь мне хотелось поскорей взглянуть на столицу, Рейкьявик, но Алеша отверг мое предложение взять такси, назвав его «дурацкой тачкой». Отца он попросил не приезжать за нами в ураган на машине. Мы сели в автобус, Гудмундур и другие пассажиры тоже. После ужасов, пережитых при посадке, все радостно галдели. Алеша уже сидел впереди возле шофера. Я принял решение - с этого момента снять с себя ответственность за Алешу, наслаждаться дождем и жить у его родителей, тестя с тещей. Мне хотелось как следует отключиться и ни о чем не думать. Все ли в порядке в Мюнхене? В Алешиной куртке я нашарил мобильный телефон и набрал номер. Беа тут же подошла к аппарату. В трубке слышались музыка и шум фенов.
– Это я.
– Том, что-нибудь случилось?
– Я просто решил позвонить. Меня никто не спрашивал? Кай или кто-нибудь еще?
– Никто тобой не интересовался. Вы хорошо долетели? Там красиво?
– Потрясающе. Позвони мне, если будет что-то новое.
– Можешь на меня рассчитывать.
– Алло?
Конец связи.
Среди лавовых камней растут лишь мачты электропередач. Дорога шла, прямая как стрела, автобус едва ли не кренился от ветра. Струи воды били в его стекла, словно выпущенные из водяного пистолета. Позади меня зашипела банка с пивом. Я мерз. Внезапно тучи разорвались, и по камням со скоростью ветра разбежались солнечные пятна. Ландшафт ожил. Мох рос повсюду - в виде маленьких холмиков, горбатых фигурок и комичных морд с носами-кнопками. Вдалеке из камней поднималось белое облако, ветер тут же рвал его на клочки. Гудмундур выглянул из-за моей спинки и объяснил, что это «Голубая лагуна», горячий источник, и что многие пассажиры, направляясь из Европы в Нью-Йорк, делают здесь остановку, купаются в солях и минералах, а потом летят дальше; после этого от них идет такая вонь, что хоть нос зажимай. Гудмундур скорчил брезгливую гримасу. Я засмеялся. Мы остановились вблизи белого облака. Орда американцев, немцев и датчан вылезла из автобуса, налегке затопала прочь и затерялась в лавовом ландшафте.