Парни из Островецких лесов
Шрифт:
— Не хотите — не надо! — отреченно произнес он.
Здзиху стало его жаль. Может, напрасно они его обижают? Был он такой же, как и каждый из них. Пригодился бы.
— А ты не обижайся, — примирительно ответил он. — Как будет у нас организация, так примем. Подожди, может, удастся что-нибудь сделать…
— А у вас есть связь с лесом?
— С лесом?
— Не, с партизанами…
— Откуда… — Здзих пожал плечами. В его глазах сверкнула искорка, означавшая удивление. — Разве тут бы кто сидел? — мотнул он головой на ребят.
Петрушка поплотнее запахнул пальто, подошел к порогу.
— Так
— Ну конечно…
Он повернулся и вышел во двор. Сквозь щели в досках ребята следили за его фигурой. Петрушка шагал быстро, не оглядываясь. После его ухода ребятами овладело беспокойство. Волновал вопрос, правильно ли они поступили.
В этот день они не могли найти ответа.
Следующая ночь должна была принести всем неожиданности. Со времени покушения на веркшуца никто не ночевал дома. В сарайчиках, в нежилых домах заблаговременно подготовили укрытия. Способ был простой: несколько досок, прибитых «для вида», закрывали вход в «мелины». Более сообразительные жандармы измеряли дом шагами снаружи, а потом внутри и сравнивали. Иногда в такой пристройке они обнаруживали корову, теленка или тощую козу. Тогда они успокаивались. Им не приходило в голову, что «мелина» может находиться под помещением для домашних животных. Там выкапывали более или менее просторные ямы, прикрывали их сверху досками и подстилкой, делали запасной выход, устраивали вентиляцию, выводное отверстие которой нередко заканчивалось в трухлявом столбе старого забора.
«Мелина» Юрека была значительно скромнее с точки зрения «внутренней архитектуры». Она помещалась попросту в сарайчике, запираемом изнутри на висячий замок. В нее вел вход из другого сарайчика, стоявшего рядом.
Около полуночи Юрека разбудил рокот автомобильных моторов. Тогда машины ездили довольно часто. Каждый раз он с напряжением вслушивался в их нарастающий шум и не засыпал, пока не наступала тишина. Только после этого он укладывался поудобнее и впадал в чуткий, тревожный сон.
В эту ночь шум автомобиля был каким-то необычным. Юрек уселся на постели, внимательно прислушиваясь к проникавшему сквозь стены сарайчика рокоту. Ему показалось, что мотор вдруг замолк прямо рядом, около его дома.
Он прильнул к щели в шероховатых досках, вглядываясь в темноту. Две фары, бросив вдаль снопы света, почти потухли и едва горели. Громкий стук в дверь дома развеял все сомнения. Юрек прижался ухом к стене и слушал.
— Быстро, быстро! — скрипел чей-то голос.
Дверь открылась. Голоса затихли внутри дома.
Ждать было нечего. Юрек оделся, перешел во второй сарайчик. Вверху виднелся светлый проем небольшого окошка. Юрек вскарабкался, высунул голову наружу. Руками ухватился за поперечную балку и через секунду повис над землей. Прыгнуть надо было как можно тише. Он почти сполз вдоль стены. Ноги коснулись мягкой травы. Он пригнулся и, задевая за коварные ветки кустов, побежал в сторону забора. Вдали виднелось поле.
Юрек бежал не оглядываясь. Еще никогда он не преодолевал пути до Милкулува так быстро, как в этот раз. В доме дяди было темно. Он постучал в окно. В ответ лишь молчание. Нелегко в такое время, после полуночи, попасть в чей-либо дом. Юрек продолжал настойчиво стучать. Эта настойчивость должна была расшевелить хозяев.
— Кто там? — спросил дядя испуганным голосом.
— Я, дядя! У нас в доме гестапо…
Щелкнул ключ в замке, отодвинут засов. Дядя смотрел с ужасом:
— Забрали кого-нибудь?
— Не знаю, я убежал.
Ночью Юрек долго лежал с открытыми глазами. В ушах все стоял шум проезжающих машин, чей-то голос скрипел: «Быстро, быстро!», глухо стучали подкованные сапоги.
«Если приехали, то только за мной, — думал он. — Больше не за кем».
Итак, начиналась настоящая борьба со всеми последствиями. Десятки мыслей роились в голове. Кто-то предал, в этом нет сомнения. Но кто? Веркшуц? Да, наверное, веркшуц! Нет… не он… Он не знал ни имени Юрека, ни адреса. Но тогда кто же? В самом деле, кто? Может, пронюхали сами? Может, он сам оставил после себя следы? Но как, когда? Голова шумела от вопросов, на которые не было ответа. Он не знал, когда заснул. Проснулся, когда в доме никого не было. Он выбежал во двор.
— Выспался? — спросил его дядя.
— Да. Я пойду домой.
— Ты что, спятил?
— Я должен…
Он отправился в путь напрямик, лишь бы побыстрей. Мать встретила его ворчанием:
— О, явился, партизан! Погоди, погоди! Еще ты навоюешься! Только несчастье из-за тебя на мою голову. Если бы отец про это знал…
— Чего они хотели?
— Ты не знаешь чего? Вчерашнего дня не искали, вот чего. Про тебя спрашивали. Весь дом перевернули вверх ногами. Чтоб их черти утащили в преисподнюю, проклятых…
Только теперь Юрек заметил, что мать занята основательной уборкой. Дом выглядел, как после пожара. Юрек стоял, не зная, что ему делать. Мать хотела, конечно, чтобы он сидел дома, работал. «Было бы как-то по-людски», — говорила она. Но дело в том, что это очень неопределенно — «по-людски». В сидении дома сложа руки Юрек ничего «людского» не видел.
Он уже не сумел бы бросить свое дело. Мать начинала это понимать.
— Были еще у кого? — спросил он.
— У Марианов.
— У Здзиха?!
— Я же тебе сказала!
Он тихо свистнул сквозь зубы.
— Я сейчас вернусь! — бросил он с порога и выбежал. Здзих сразу же явился по сигналу.
— Были у тебя?
— У других тоже… — Он подождал с минуту и начал называть, загибая пальцы: — У тебя, Стефека, Антоничика.
— Холера!
— Стефек не успел убежать в «мелину». Сидел у сестры под периной.
— И не нашли?
— Нет.
Здзих вдруг посерьезнел:
— Антоничика взяли…
Оба замолчали. Это было серьезное предостережение, даже угроза. Каждого так могут схватить. Особенно сейчас, когда Антоничик находится в лапах гитлеровцев.
Товарищи доверяли ему, тут и говорить нечего было о доверии. Легко мудрствовать, когда тебе самому не грозит опасность. Нужно пройти испытание — одно из таких, какие устраивали гестаповцы, чтобы вернее оценить себя.
Антоничик остался твердым до конца. Несколько дней спустя его расстреляли в Покшивнице под Опатувом.
Это была первая потеря в их группе. Очень близкий человек погиб на их глазах. До этого они не понимали, что значит потерять друга. В сердцах запеклась ненависть. Теперь уже никто не отважился бы назвать их детьми.