Партизанка или как достать начальство
Шрифт:
Пока он говорил, я сидела как на иголках, то бледнея, то краснея. Похоже мои ерзания на стуле не остались для немца незаметными. Он обеспокоенно посмотрел на меня:
— Вы что-то хотели добавить, Евгения Николаевна?
И не успела я высказать свою мысль, как дверь кабинета со скрежетом распахнулась и на пороге появилась баклажаниха и подносом.
— Чай господин Петерман! Как вы любите, — заявила Тамара Сергеевна, улыбаясь во все свои двадцать восемь своих и четыре вставных зуба.
Она бесцеремонно поставила поднос прямо посредине
— Тамара Сергеевна как вовремя, — обрадовался немец, — Обожаю ваш чай.
Все немец — ты попал! Потому что друзья баклажанихи мои враги. Ты мне и так не понравился с самого начала, а теперь и вовсе начал бесить.
— Все для вас, — слащаво улыбнулась секретарша и принялась наливать чай.
Это стало последней каплей. Низ живота стянуло судорогой. Я закусила губу, и поскольку разговор за столом и не думал смолкать, а перебивать вроде как невежливо, стартанула в сторону двери не утруждая себя объяснениями.
— Евгения Николаевна?
Я даже не обернулась. Прямиком бросилась на первый этаж, проклиная горе строителей. Неужели нельзя было предусмотреть уборную и на втором этаже?
Десять минут спустя, довольная как стадо слонов я вплыла в приемную. Тут на удивление оказалось пусто. Только горел экран монитора на столе баклажанихи. Смотаться по своим делам не посмела бы. Наверняка за конфетами послали.
Пожала плечами, подошла к двери и застыла, потому что услышала, как хриплый голос Петермана произнес заветное слово «сделка». И я опять опустилась до подслушивания. Каюсь, не смогла удержаться и отказать себе в этом удовольствии.
— Вась пойми меня. Ждал. Честно пять лет ждал. И ничего. Одни убытки. Натягивал за уши перед советом директоров как мог. Больше не буду.
— Ян и ты пойми. Какая прибыль при такой организации производства? Давай модернизируем и все будет.
В голосе Луганского жалобные нотки. В первый раз слышу, что бы он так разговаривал.
— Где ты был со своей модернизацией четыре года назад? — спросил его немец.
— Знаю, — тихо ответил тот, — Не подумал.
Они замолчали на несколько мгновений. А потом Васек убитым голосом выдавил:
— И кому ты нас решил продать?
— Пивоварам. Они сначала думали, что от города далековато будет, а потом переиграли планы. На ферме поставят свой завод.
— А скот?
— На мясокомбинат, — безжалостно ответил Петерман.
— Поля?
— Засеют процентов десять-двадцать пивоварням ячменем.
— А персонал?
— Штат сократят вчетверо, как минимум.
После этих слов, слушать дальше расхотелось. Я, отпрянув от двери, уселась на ближайший стул.
Сижу, пошаркиваю ножкой по протертому линолеуму и понимаю, что совсем не хочу возвращаться в кабинет. Для чего? Что бы продолжать рассказывать то, что никому сто лет не нужно? Если Петерман для себя решил избавиться от колхоза, то ни мое красноречие, ни обаяние этого не изменит.
Внутри все будто оборвалось, и опустились руки. Вот и поработала ты Женька. Когда же ты
Совершенно подавленная я поднялась со стула и пошла прочь из здания. Вышла и глубоко вдохнула все еще душный от полуденного солнца воздух. Легче не стало. Мой рассеянный взгляд пытался зацепиться на чем-то, что помогло бы отвлечься. Вот инженер машет мне рукой. Я на автомате машу в ответ, отмечая, что он несет комплект дисков для тяжелой бороны. В другой момент я бы порадовалась — он так долго уговаривал Луганского приобрести его, что бы восстановить напрочь убитую борону. А теперь понимала, что она и не понадобиться.
Скоро. Через месяц или два. Как только будет собран урожай, все это стает никому не нужной, забытой рухлядью. Металлоломом.
— Здравствуйте Николавна!
Я оглянулась на зычный мужской бас. Это был дядя Вова. Наш лучший механизатор, передовик. У него в семье четверо детей. Он пока еще не знает, что скоро придется искать новое место работы. Скорее всего, станет ездить в город. Как же будет справляться его жена с хозяйством? На днях он хвалился, что выписал двух телят на ферме в счет зарплаты. Что б мясо детишкам с зиму было. Немного заторможено киваю ему в ответ.
А вот и Василич ташит в свою Ниву два новых алюминиевых бидона. Преисполненный собственной важности — на днях получил рекордный надой. Опробовал новый рацион кормления. Он пока не знает, что премия обещанная директором за достижения ему не светит.
Больно. Почему стало так больно? Наверное, потому, что обвыклась настолько, что стала считать этот зачуханный и всеми забытый колхоз своим вторым домом. И люди, которые тут работаю не первый и даже не пятый год стали частью моей жизни. Пожалуй, лучшей частью. Потому что именно здесь я впервые почувствовала свое место.
— Николавна! — раздался каркающий голос дела Сени, — Ты чего без дела ходишь. Михалыч заругает!
А он? Как они с баб Валей будут на пенсию век свой доживать? У них только на одни лекарства тысяч пять в месяц уходит.
На ватных ногах села на лавочку возле сторожки, рядом со старичком.
— Дед Сень, угости сигареткой, — прохрипела я.
Тот посмотрел на меня так, будто я с Луны свалилась.
— Вы поглядите, чего делается? Не доросла еще до сигаретки.
— Дед Сень, ну очень надо, — умоляюще простонала я.
Он вздохнул, покачал головой и полез в карман. Дед Сеня по старой щегольской привычке, носил сигареты только в портсигаре. Он был самый обычный с красивым оленем на крышке. Привет из старого доброго советского прошлого. Сигареты дед курил самые дешевые. Он каждую неделю открывал новую упаковку «Примы» и аккуратно, с филигранной точностью, перекладывал каждую сигаретку в портсигар. Думаете глупость? Нет. Просто незатейливая привычка, которая позволяет его чувствовать себя в определенном тонусе. Если бросил — значит и помирать пора.