Партизанская искра
Шрифт:
От берега наискосок уходил к середине реки промятый в камышах след, а чуть в сторону от следа хранилась теперь лодка Парфентия, затопленная им перед приходом оккупантов.
Глядя вглубь этой темнеющей в камыше тропинки, Папфентий подумал о лодке. И как-то внезапно само собой его воображение перенеслось в детство. Представилась не эта старенькая утлая плоскодонка с выкрошенными бортами и с надписью, стершейся от времени, а та новая голубая лодка, что называлась романтическим именем «Мцыри».
И потянулась ровная прочная нить воспоминаний.
…Летние
Вдруг на пороге открытой двери появился человек, неожиданно, будто из-под земли.
— Добрый вечер! — нарочито пониженным голосом здоровается незнакомец.
— Добрый вечер, — отзываются отец и мать, не зная кому.
Неловкое молчание.
— Не узнаете? — попрежнему басит незнакомец.
— Да вроде нет, — отвечает отец.
— Значит богатым буду, Карпо Данилович, — уже своим голосом произносит гость.
— Ваня! У чтоб тебя! Вот загадку ты нам задал! Гляди, вот он, наш матрос Кошка! — весело кричит отец, увесистой рукой хлопая по плечу невысокого молодого моряка. Веселый же этот тато, всегда с шутками-прибаутками. А голос — медная труба, как захохочет, так, верно, в Первомайске слышно.
— Какими ветрами?
— Зюйд-вестом, Карпо! — козыряет матрос. — В отпуск пришвартовался к крымской пристани.
Это сосед Гречаных Иван Криницкий-теперь моряк Черноморского флота. Он с гордостью носит морскую форму и щеголяет непонятными морскими словами.
— Ну, как тут, в вашей бухте, все спокойно, без аварий?
— Да, будто все в порядке, бедствий не терпим, — отшучивается отец. — Зажигай, мать, лампу.
Впервые Парфентий видит настоящего матроса в полосатом тельнике, клеше и бескозырке с золотыми якорями на ленточках. Как зачарованный, смотрит он и не может оторваться. А молоко из ложки льется на колени.
— Ешь, — говорит мать.
— Не хочу, — отвечает Парфентий. Не до еды ему.
— Парфуша! — удивленно восклицает матрос. — Какой большой стал.
Схватив мальчика, он подбрасывает его под самый потолок. Парфуше немного страшно, но признаться в этом стыдно — что подумает о нем матрос?
— Скоро во флот пойдет, моряком будет! — смеется матрос и примеривает на льняной голосе Парфуши свою бескозырку.
Заблестели от счастья голубые глазенки под непомерно большой бескозыркой, две ленточки ласково обвили шею, легли золотыми якорями на грудь.
В тот памятный вечер моряк много рассказывал о своей интересной морской жизни. Парфентий не знал, правду ли говорит матрос, или по привычке многих моряков привирает, выдумывая интереснейшие истории, но только он, Парфентий, не проронил ни одного слова и во все поверил.
Было уже поздно, а спать не хотелось. Так бы вот сидел и слушал до самого утра.
Но вот матрос собирается уходить. Как не хочется расставаться с дядей Ваней и с его чудесными рассказами. Парфентий нехотя возвращает бескозырку, уж больно по душе пришлась
Моряк видит грусть мальчика. Все моряки особенно уважают людей, которые разделяют с ними любовь к морю, лучше которого, по их мнению, нет ничего на свете.
— Не горюй, Парфуша, — ласково говорит дядя Ваня на прощание, — я тебя возьму с собой на корабль. Будем вместе плавать. Пойдешь во флот?
— Когда? — не задумываясь, выпаливает Парфентий.
— А вот отбуду отпуск и махнем с тобой. Хорошо?
— Да, — поспешно соглашается Парфентий.
Все хохочут. Но Парфуша, насупившись, молчит. Ему совсем не смешно, напротив, досадно и непонятно, почему все смеются. Он срывает зло на сестренке.
— А она чего регочет? Дам вот!
— Ну конечно, ничего тут смешного нет, — говорит дядя Ваня, смеясь. — Поедем, Парфуша, обязательно поедем. А то, что они смеются, — ты не обращай внимания, это они от зависти. Их во флот не примут.
Обрадованный Парфентий согласно кивает головой.
— На кого же ты мамку оставишь, сынок? — с грустью спрашивает мать.
Но Парфуша не чувствует подвоха и резонно отвечает:
— Тато остается и она, — указывает он на сестру, — она все равно во флот не годится. — И чтобы не опечалить родных, он успокаивающе добавляет: — А мы с дядей Ваней в отпуск приедем.
Снова все хохочут, а матрос заливается пуще всех, приговаривая:
— Правильно, Парфуша, пусть смеются, мы их все равно не возьмем на корабль, — и шопотом на ухо добавляет: — ты приходи завтра ко мне, я тебе такое расскажу!
При этих словах дядя Ваня загадочно подмигнул и на прощание руку подал, как большому.
С этого вечера началась их дружба.
Словно чудные сказки слушал Парфентий рассказы о морях с мудреными названиями, об островах, где живут люди разных цветов кожи, о деревьях, совсем непохожих на наши, о страшных штормах, которые нипочем могучим кораблям, величиною, пожалуй, с самый высокий дом в Первомайске. Моряк рассказывал об отважных советских матросах и капитанах, не ведающих страха. Но особенно запомнил Парфентий рассказы о далеких чужеземных портах, где очень тяжело живется черным, желтым и краснокожим мальчикам.
О многом, о многом еще поведал Парфентию черноморский матрос.
Потом дядя Ваня уехал. Но тот волшебный мир, что привозил с собой, моряк оставил Парфентию. Этот мир прочно вселился в детскую душу и зажег в ней, еще не совсем понятную, но неугасимую мечту.
Парфентий чаще стал бывать на речке. Теперь он как-то по-особенному стал воспринимать ее, то зеркально-гладкую, то подернутую свинцовой рябью. Это была уже не просто вода, в которой купаются, стирают, а широкое, необъятное пространство, по которому, пусть в воображении, плавают большие корабли. Отдалился и остров, поросший уже не простыми вербами, кленами и акацией, а могучими тропическими деревьями-великанами. И появились в этом лесу львы и тигры, пантеры и слоны, полосатые зебры и быстроногие антилопы.