Партизанская искра
Шрифт:
— Трудно сказать. У нас эту должность еще в семнадцатом ликвидировали.
— А-а-а-ааа! У вас был сельсовет?
— Вот, вот, сравнил божий дар с яичницей, — заметил Карп Данилович, обращаясь к деду Григорию Клименко.
Дед Григорий махнул рукой.
— Язык без костей, Карпо.
— Теперь опять будет жандармский пост. Это для порядка, — пояснил Анушку, удерживая на лице приятную улыбку.
Жандармский офицер Траян Анушку был убежден, что здесь на селе только молодежь, возможно, будет некоторое время настороженно держаться, а старики,
— Теперь у вас новая власть будет.
— Слышь, Карпо? Вот так новая, если жандармов ставят над нами, — кивнул дед Григорий на вывеску.
— Это не над нами с тобой, Григорий Свиридович. Пусть Семен, да вот такие прохвосты, как Яшка Брижатый, радуются, — ответил Карп Данилович, взглянув в сторону Якова Брижатого, внимательно слушающего речь офицера.
— Мы скоро наладим дело, и все пойдет хорошо, — продолжал ораторствовать локотенент Анушку. — Правда?
Дед Григорий воспользовался вопросом офицера и вставил свое соображение:
— Трудновато будет.
— Что такое?
— Я говорю, трудновато будет налаживать.
— Почему? — удивился Анушку, вскинув вверх черные подвижные брови.
— Потому… как война еще не кончилась… неизвестно, как все это обернется и в какую сторону, так сказать…
— Нет, все известно, — уже с меньшей оживленностью продолжал офицер, — война далеко, очень далеко. Там… — он махнул рукой на восток. — Мы победим большевиков очень скоро. Нам надо хорошо работать и… война скоро кончится. Наш король и генерал Антонеску хотят, чтобы украинским крестьянам было лучше, чем при советах. Только нужно много работать, хорошо работать.
Это было главной задачей румынского офицера — подчинить себе людей и заставить их работать. Поэтому он долго не мог съехать с этой темы.
— Вот это оратор, — тихо сказал Миша Клименюк товарищам, — меня аж слеза прошибла.
— А меня он просто уговорил. Хоть сейчас иди к нему на службу, — со смехом проговорил Парфентий.
Локотенент еще долго говорил о великой Румынии, о новой области, которую он назвал Транснистрией, о каком-то рае, который обещало румынское правительство оккупированным районам после войны, и еще о многом другом. Наконец офицер остановился, видимо не зная, что говорить дальше. Все, что он заучил, было сказано. Помявшись, он так закончил свою речь:
— Сейчас нужно убирать хлеб. Я приказываю сегодня всем идти в поле.
— Ах, вот оно в чем дело, Карпо, — протянул дед Григорий, — а мы с тобой сами не могли догадаться. Хлеб наш им понадобился, вот он и старается, агитирует. Мамалыжку, видать, им — бедолагам надоело жрать. Пшеничка, она вроде лучше. Ты бы с этого, милый, и начинал, а то трынлы рынды балалайка…
Анушку немного постоял и, решив, что он все сказал, прошептал что-то на ухо Семену Романенко и скрылся за дверью.
Романенко смахнул с лица подобострастную улыбку и, подражая офицеру, заложил руки за
В толпе снова засмеялись. Но это не смутило «бульдога» и он начал:
— Господин локотенент желает вам добра. Будем слушаться и делать то, что прикажут. Сейчас прямо отсюда пойдете на регистрацию в школу, вот тут, около церкви. Там все узнаете, кому куда идти и что делать. — Он поискал глазами.
— Дядько Митрий тут?
— Тут, — нехотя отозвался Дмитрий Полищук, невысокий сухощавый старик со светлыми проворными глазами. Деду Митрию двух годов не хватало до семидесяти. Он работал в колхозе конюхом и не тревожился за свою старость.
— А дядько Степан?
— Эге-ж, — глухо, будто издалека прогудел высокий, могучего сложения плотник Степан Квач. Он носил широкую, дремучую с проседью бороду, большие сивые усы, как у всех курящих стариков, подернутые желтизной. Над круглыми карими глазами его нависали густые пучки бровей.
— Вам задание такое. Явиться сюда через час с инструментом. Будете делать перегородки тут в клубе для жандармского управления. Поняли?
Старики мялись, поглядывая по сторонам, как бы спрашивая согласия односельчан — подходящее ли это дело — портить сельский клуб? Но видя, что крымчане явно не одобряют этого, старики попытались как-нибудь отделаться от работы.
— Какой уж я плотник, Семен, — первым начал дед Степан.
— Да и я тоже. Очи у меня плохо видят, руки ноют, ревматизма мучает. Я и топора не удержу, — вставил дед Митрий.
— Отставить разговоры! — рявкнул Романенко. — Я знаю, какие вы плотники. Ты, дядько Степан, не хитри. Я знаю, как ты в колхозе работал и как на районной доске почета твоя фотография висела, тоже помню А что ревматизм или какие там другие болячки открылись, то это мы живо поправим. Вот приложу термомент и сразу ваша хвороба пропадет. — Романенко поднял над головою вишневый дрючок.
— Это что же, Семен, самый новый порядок и есть? — спросил Карп Гречаный, кивнув на палку в руке Семена.
— С вами иначе нельзя, — бросил косой взгляд Семен и громко крикнул:
— Приказ всем ясен?
— Как стеклышко! — отозвался Андрей язвительно.
— Тогда гуртом к школе. А вы, — указал он на группу хлопцев, — останетесь помогать плотникам.
— Что же ты, Семен, дрючком размахиваешь? Ты у них ружье попроси, они тебе дадут! — кричал кто-то вслед уходящему «бульдогу».
Но Семен Романенко не обернулся. Он боялся недоброго народного смеха, что хлестал сильнее бича. Он глушил в себе ярость, но односельчане видели, как судорожно сжимали вишневый дрючок за спиной его куцые толстые пальцы.
Когда народ стал расходиться, к группе ребят, оставленных помогать плотникам, подошел одноклассник Парфентия Сашка Брижатый. Он смущенно поздоровался.
— Ты что, брат, откололся от нас? — полушутя спросил Парфентий. — Уж не в начальство ли метишь, вроде Семена Романенко и… — у Парфентия чуть не сорвалось с языка «твоего батьки», но он сдержался, подумав, что Сашка за отца не ответчик.