Партизанская искра
Шрифт:
Как плетью хлестали слова приказа. И каждый чувствовал и понимал, что начинается подневольная жизнь.
Глава 8
РОЩА ШУМИТ
Посреди села, под зеленой железной крышей стоит большой кирпичный дом. Он выкрашен в ласкающую глаз нежную розоватую краску. По фасаду расположено шесть окон с белыми рельефными наличниками. Всеми окнами дом смотрит на тенистую рощу. Это сельский клуб — любимое место крымчан. Здесь до войны проводило свой досуг все население Крымки от мала до велика. Тянулась сюда и
Да и прямо сказать, в Крымке было что посмотреть, было чем развлечься. Здесь что ни праздник-то зрелище. Либо кинофильм новый, либо постановка местного драмкружка, лучшего в районе. А по окончании программы — танцы, да не как-нибудь, а под духовой оркестр. Как зальются, бывало, по вечерней заре трубы, да запоет, легко вибрируя, бархатный баритон, да рявкнут басы, говорят, в Кривом Озере было слышно. На такую музыку за двадцать километров поскачешь, не посчитаешься.
Сегодня воскресный день в Крымке был тревожен и мрачен. Ни звука, ни живой человеческой речи. В тягостном молчании сходился к клубу народ.
Подходили крымчане и читали над парадной дверью новую вывеску:
После того, как Семен Романенко объявил по селу о сборе, Парфентий решил покинуть свое убежище на чердаке.
Он шел к клубу вместе с отцом. Еще издали за поворотом улицы показалось знакомое розовое здание. Затрепетало сердце, когда подумал, что многих своих товарищей, с которыми до сих пор не удавалось наладить связь, повстречает здесь.
— Быстрее, тату. Тащимся, как на волах, — торопил он отца.
— Некуда спешить, сынку, незачем, — с грустью ответил отец, — ничем нас с тобой там не обрадуют.
Карп Данилович не был посвящен в тайну сына. Поэтому не мог он разделить радости Парфентия. Все, что он видел, угнетало его. И только в глубине сознания таилось чувство протеста честного советского человека.
— Опоздаем, тату, — с нетерпением говорил Парфентий отпу, уже и без того едва поспевавшему за ним.
— Ты прямо как в кино на «Чапаева» спешишь, опоздать боишься.
— Лаяться будут, — пояснил Парфентий, ускоряя шаг.
В большой толпе, собравшейся у клуба, он уже успел узнать некоторых товарищей. Вот Андрей Бурятинский в своей неизменной красно-клетчатой ковбойке, и Володя Златоуст, и Ваня Беличков в полосатом тельнике, а вон в гуще людей на миг мелькнула голубая майка Миши Клименюка. «Значит, катериновские тоже здесь», — подумал Парфентий.
Чем ближе подходил Парфентий к клубу, тем больше видел своих хлопцев и девчат, тем спокойнее становилось на душе. Ведь почти с каждым из них он был связан юношеской дружбой. Сейчас в большинстве из них он уже угадывал будущих
— Ну, тату, так мы к вечеру не дотащимся, — не вытерпел Парфентий и побежал вперед. И так с разгону врезался в кучу ребят.
— Вернулся? — спросил он, здороваясь с Мишей Клименюком.
— Вернули, — поправил Миша.
— Ничего, Миша.
— Конечно. Парфень. Я думаю, как они сюда пришли, так и уйдут отсюда.
— Еще похлеще уйдут, с треском.
— Вот именно!
— А ну, не галдеть! — пронесся над толпой хриплый, лаюший голос. Некоторые обернулись на крик. На каменных ступеньках клубного крылечка, с вишневым дрючком в руках, стоял Семен Романенко. Он грозно оглядывал односельчан, ожидая, когда утихнет разговор. Те, которые стояли ближе к крыльцу, стихали, но основная масса собравшихся еще продолжала гудеть.
И вдруг, неожиданно из группы молодежи, державшейся поодаль особняком, раздался насмешливый голос:
— Тише! Слово имеет начальство!
Толпу всколыхнул негромкий, но дружный смех. И кто-то, воспользовавшись шумом, крикнул:
— Семен хочет речь произнести!
— Внимание!
— Дайте слово орателю!
Новый взрыв смеха прокатился по толпе.
— Сегодня торжественное открытие! Приглашаются граждане обоего пола в возрасте от нуля до ста двадцати пет! — с преувеличенной торжественностью провозгласил все тот же голос.
Вдруг на ступеньку поднялся Яков Брижатый.
— Какое открытие! Вы чего языки чешете? — сердито крикнул он.
— Обыкновенное открытие! У господина Романенко голос открылся.
Снова раздался дружный, долго не унимающийся хохот.
Романенко слышал эти слова и понимал издевку народа, но ничего не мог поделать. Он зло озирался во все стороны, будто ища зачинщика. Но его нелегко было найти в настроенной против него гуще людей. Да и голоса кричащего он узнать не мог. Не узнали его и односельчане. И только хлопцы знали, кому принадлежит этот голос. С детства им известен был талант Андрюши Бурятинского «откалывать» всякие номера.
Но вот смех стал униматься, стихал говор Головы собравшихся поворачивались в сторону входной двери.
На крылечке с угодливой улыбкой на злом лице стоял почтительно согнувшись Романенко. а рядом чуть впереди, — невысокий стройный офицер с тонко перетянутой талией, в фуражке с непомерно широкими полями, в желтых крагах. У него был оливковый цвет лица и черные блестящие усики над пунцовым ртом.
Он некоторое время молча улыбался, делая вид, что разделяет веселое настроение собравшихся здесь людей.
— Здравствуйте! — непринужденно поздоровался он, приставив к козырьку фуражки два пальца. — Я очень рад, что вы такой хороший настроение. — Офицер говорил довольно прилично по-русски, коверкая лишь отдельные слова. — Мы еще с вами не знакомы?
— Да, не знаем мы вас, — прогудел чей-то угрюмый, немолодой голос.
— Познакомимся. Я есть локотенент Траян Анушку. По-русски есть лейтенант, — пояснил он. — Я есть начальник крымского жандармского поста. — Он указал на вывеску над головой. — А по-русски это как?