Партизанская искра
Шрифт:
— Это хорошее название, — промолвил Парфентий. — Мы на знамени вышьем это название золотом.
— Обязательно. Только красиво вышейте.
На серебряной поляне они попрощались, когда было уже совсем темно.
— Передай привет Александре Ильиничне и бабушке. Больше никому ни слова.
— Понимаю.
— Только помни, Парфень, осторожность, выдержка и мужество.
— Не беспокойтесь, Владимир Степанович, крымские школьники не подведут.
— Верю, Парфень. Не заблудишься?
— Нет. Я полечу
— Уж лучше, как орлы.
— Ну, это вы уж очень! — крикнул на ходу Парфентий и, махнув рукой, побежал.
Дома тревожились. Стемнело, все хлопцы вернулись с работы, а Парфентия все не было.
— Нет нашего, — сокрушалась мать.
— Никуда он не денется, к кому-нибудь из друзей завернул, — успокаивал отец.
Но мать не могла успокоиться. Она побежала к одному, к другому из соседей, но никто в этот день не видел Парфентия.
— Я пойду, поищу по селу.
— Незачем, Лукия, зря бегать. Сам придет.
— Нет. побегу. Где он там? И побежала.
— Господи, батюшки, — шептала она, бродя и спотыкаясь в темноте, бегая от хаты к хате. Многие уже спали. Она стучала в двери хат, где жили близкие друзья сына. И всюду слышала один ответ:
— На работе его не было, тетя Лукия.
И вдруг, как ножом, резнула по сердцу мысль: «ушел, ушел совсем сынок». Она вспомнила, как он часто жаловался, что не может терпеть такого лиха, и говорил, что нужно уходить к своим.
Уже поздно вечером, бредя из Катеринки, где жил любимый друг Парфентия Миша Клименюк, Лукия Кондратьевна уверила самое себя, что больше не увидит сына.
— Он ушел, Карпо, — только и могла произнести она.
— Не может быть, Лукия. Он бы сказал, простился.
— Он ушел, сынок мой, — чуть слышно повторила она. — И все ты, Карпо.
— А если ушел — молодец! Правильно сделал. Не такие теперь дети пошли, чтобы спину кому-то подставлять, — сорвалось у Карпа Даниловича.
Но она не слышала его слов и беззвучно плакала.
Медленно тянулась ночь. Мать не смыкала глаз, ворочалась Маня. Не спал и отец, и его, спокойного с виду, тревожила мысль о сыне. Он крутил в темноте цыгарку за цыгаркой, шуршал бумагой, цокал кресалом, высекая огонь, и беспокойно кашлял.
… В лесу на травы пала роса. По прогалинам и полянам стелился густой молочный туман. Тихий, погруженный в ночную дремоту, стоял лес.
Парфентий бежал по лесу напрямик, раздвигая влажные кусты. Под ногами глухо потрескивали отмякшие ветки валежника. Изредка из-под ног шарахнется ящерица или, шумно хлопая крыльями, взлетит вспугнутая сова. Но юноша не замечал этих звуков и шорохов. Он был взволнован встречей с учителем. Все задания, мысли и советы, высказанные Владимиром Степановичем, он крепко запомнил.
Из-под ног брызгала роса, с задетых кустов рассыпались, обдавая лицо, прохладные брызги. И никогда
«— Что сделаю я для людей?! — сильнее грома крикнул Данко.
«И вдруг, он разорвал руками себе грудь и вырвал из неё свое сердце и высоко поднял его над головой.
«Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям…
«— Идем! — крикнул Данко и бросился вперед на свое место, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям…
«Они бросились за ним…»
Парфентию показалось, что позади его шум леса тонул в могучем топоте бегущих людей.
«И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись в море солнечного света и чистого воздуха, промытого дождем… Был вечер, и от лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей струей из разорванной груди Данко»…
… Только подойдя к берегу, Парфентий вспомнил, что лодку он оставил в камыше, выше по течению. На мгновение он было подумал пойти за ней, но тут же оставил эту мысль и, не раздеваясь, вошел в воду. В этом месте река была узкой, в он быстро переплыл на другой берег.
Дома было тихо и темно. Парфентий подошел к кухонному окну и прислушался. Он был уверен, что мать не спит, ожидая его… Она никогда не спит, если кого-нибудь нет дома — такая уж беспокойная.
Парфентий осторожно обошел вокруг хаты и тихонько постучал в дверь. В сенях прошлепали босые ноги и послышался знакомый скрип отодвигаемой щеколды.
— Пришел?
— Живой и невредимый.
Мать в темноте обняла сына.
— Разве можно так, — только и могла произнести она.
— Я говорил — придет, — отозвался из кухни отец.
— Мокрый ты весь.
И больше ни вопросов, ни упреков.
— Я тебе поесть соберу.
— Нет, мама, дай переодеться.
Через несколько минут в хате установилась тишина. Парфентий лежал навзничь с широко открытыми глазами. Он видел лес, слышал шум, глухой топот ног, а над головой сияло горящее сердце.
На затылке, глухо отдаваясь в подушку, бился пульс. И сквозь легкий шум в ушах только и слышно было, как мягким прыжком спрыгнул с печки кот Мурчик и мерно защелкал язычком, лакая в черепке молоко.