Пасхальные рассказы
Шрифт:
Совсем другое были для них речи о. Христофора. Он говорил с ними попросту, так, как будто это была не проповедь, а самый обыкновенный разговор, только не с одним человеком, а с целым приходом. Не часто приходилось слушать его прихожанам. О. Христофор хотел, чтобы ценили его слово, и потому говорил в церкви только тогда, когда был особый для того повод. Случится что важное на селе, и все ходят с понуренными головами, а другие толкуют вкривь и вкось, и столько бывает мнений, сколько хат, а иной раз и в хате муж с женой разойдутся во взглядах. А в воскресенье все придут в церковь и ждут, что скажет о. Христофор. А уж он подумал за всех и так скажет,
Таков был о. Христофор. За это его и уважали, именно за то, что он умел думать за всех и толково думал, так что уж можно было на его думы положиться.
Заговорил и теперь о. Христофор:
– Вот, – сказал он, – православные люди, небывалое событие произошло на нашем селе: в Святую ночь Христова Воскресения, когда на земле всякая тварь радуется и славит Бога, от неведомого источника загорелась и, должно быть, теперь сгорела до основания хата Мирона Очкура. А кто же такой Мирон Очкур? Разве мы его не знаем? Разве не на наших глазах он был когда-то хорошим хозяином, а посетило его несчастье – пали от болезни две пары волов и три коровы, да в тот же год посетил его неурожай, и оскудело его хозяйство, и стал он беднейший между нами? А может быть, Мирон Очкур великий грешник? Не чтит Господа, не соблюдает Его заповедей, не милосерд к ближним, гневлив? Уж если Господь наслал на него такую кару в эту великую ночь, то, должно быть, он самый последний грешник из всех чад Божиих. Но мы же знаем Мирона Очкура, вот он стоит среди нас. Не святой, конечно, но и не грешнее каждого из нас. Потому я говорю: справедливый Господь не мог в нынешнюю ночь послать ему кару. А значит, то была не кара, а знамение, свидетельство его благоволения. Огнем захотел Господь очистить его от бедности. Поднять его от горя к радости, восстановить его захиревшее хозяйство и – слушайте же меня, чада мои – нас всех избрал Он орудием Своей воли. Вот сгорела хата Мирона.
Возлюбим же мы Мирона тою братской любовью, которая в нынешний день соединяет все человечество, и пусть каждый положит в сей сосуд из своего достатка, сколько ему по силам.
Богатый больше, а бедный – хотя бы и самую малость! А потом, земляки, как отойдут праздничные дни, соберемся и общими силами на месте сгоревшей хаты Мирона построим для него и для его семьи новую, и будет у Мирона и жилье и достаток, и восстановится его хозяйство, и возблагодарит он за это Бога. Вот я, старший среди вас и пастырь ваш – Бог не обидел меня достатком – кладу по мере своих средств и, кроме того, дарю Мирону корову и теленка из своего малого стада… Христос воскресе, православные!..
И начало осуществляться то, что вдохновенно предсказал о. Христофор. Трогательное волнение охватило всех присутствовавших в церкви. Все полезли в карманы, кто за голенище сапога, а кто за пазуху. Бабы развязывали узелки на углах своих платков и доставали оттуда медные монеты, припрятанные на покупку пряников для детей и семечек для собственного развлечения. Подходили поочередно, неторопливо к о. Христофору, целовали крест и христосовались с ним, а потом нагибались в ту сторону, где стоял столик, и каждый клал в церковный таз свою лепту.
Звенели медяки, сдержанно позвякивала серебряная монета, но случалось, что какой-нибудь богатый хуторянин раскошеливался и опускал в таз многозначительную цветную бумажку, да еще потом обращался к батюшке и говорил:
– А я ему еще кабанца молодого дарю, пускай придет за ним на хутор.
У
Слушал все это о. Христофор, кивал головой и улыбался и всем отвечал: «Хорошо, хорошо, Охрим, либо Степан, спасибо тебе, уж пришлем, не забудем».
А Мирон стоял неподалеку на своем месте и слушал, растерянный и потрясенный. Что-то такое совершается вокруг него. Теперь уж, должно быть, от хаты его остался один пепел, а тут каким-то чудом вырастает новое его благосостояние. Все эти кабанцы, телята, жеребята, также и все то, что в виде заметной уже кучи возвышается в церковном тазу, – все это посылает Бог не кому другому, как ему. И казалось Мирону, что это не жизнь, а приснился ему какой-то необъяснимый и чудесный сон.
Когда кончилось целование креста и христосование батюшки, о. Христофор велел церковному старосте вместе с другими прихожанами подсчитать собранное, а сам вернулся в алтарь и сейчас же, без перерыва начал служить обедню.
Быстро и как-то радостно, почти веселым голосом читал он молитвы и ектении, сознательно торопясь, чтобы отпустить поскорее прихожан, которых так неожиданно задержал пожар, а после обедни вышел к народу и объявил, что собрано Мироновой семье что-то больше трех сотен.
– И вот теперь никто не должен сомневаться, что не кару Бог послал Мирону, а свидетельство Своего благоволения. Помните же, земляки, на четвертый день праздника соберемся и будем строить Мироновой семье хату.
Когда же народ стал расходиться, о. Христофор подозвал Мирона и сказал ему:
– Возьми свою жену Елену и ребят и иди ко мне в дом – будем вместе разговляться.
Мирон хотел было возразить, что и так, мол, благодарен батюшке и не смеет утруждать его, а разговеется где-нибудь у родни, но о. Христофор уже повернулся и ушел в алтарь, и пришлось Мирону и Олене идти к нему. Не мог он не исполнить желания о. Христофора.
А в доме о. Христофора в это время уже были зажжены яркие огни. В большой комнате был накрыт пасхальный стол. Матушка выстояла в церкви только утреню, а от обедни должна была уйти, так как нужно было все приготовить. А это было не так просто, как может показаться. У о. Христофора было довольно большое хозяйство. Он и землю засевал, и коров держал, и птичню, и при всех этих статьях, кроме работников и работниц по дому, были особые люди.
Отдельная кухня стояла во дворе, и там варилась пища для рабочих. Но в эту ночь в отдельной кухне вовсе не разводился огонь.
О. Христофор, в обычное время не чуждый мирской суеты, – он не только был пастырем своего духовного стада, но и наживал понемногу добро – в этот день хотел быть последовательным и проводить в жизнь те слова, которые он громогласно произносил в церкви, и в доме его в пасхальную ночь не делалось разницы между «чадами и домочадцами». За одним столом, накрытым в большой комнате его квартиры, украшенным зеленью и цветами, садился он сам и матушка, и все служащие при его хозяйстве.
Кучер Антип ради праздника смазывал свои сапоги чистым дегтем, птичница Матрена повязывала свою голову новым очипком, а доильщица коров, которых у о. Христофора было малое стадо с дюжину голов, никак не могла отмыться от навозного запаха, который впитывала в себя ежедневно при исполнении своих обязанностей.
И матушка, которая не особенно покровительствовала этому христианскому обычаю, а только делала уступку о. Христофору, должна была выносить все эти разнообразные ароматы у себя за столом.