Пастух своих коров
Шрифт:
— Еще разок, — сказал Леня. — А остальное так вытащим.
Когда бревна оказались на берегу, Яков Семенович молча направился к дому.
— Эй, Семеныч, ты куда? — окликнул Леня. — А липа?
— С липой делайте что хотите. Глаза б мои не видели…
Из дома вышел Георгий, подошел к реке, бросился в воду и поплыл брассом. Возвращаясь, нырнул к липе, сорвал ветку в свежем еще цвету, зажал зубами и приплыл к берегу.
— Не огорчайся, — сказал он за завтраком. — Из этой липы я вырежу столбы
Не пришлось Георгию выгонять Ваучера по требованию Ксюши или отстаивать его — тем же вечером Ваучера арестовали. Возможно, открылись новые обстоятельства в деле об убийстве или старых оказалось достаточно — только приехал на лодке новый участковый лейтенант, пошел прямиком к стройке и предложил:
— Пойдем-ка, Вовчик, со мной, кое в чем надо разобраться. А топор оставь, оставь…
Все-таки Ваучер был полезен на стройке — двумя парами работать удобнее.
— Может, забрать у Шурика одного белоруса, — размышлял Митяй, — что они у него на кровле жопами толкаются?
— Нет, — отказал бригадир Василий, — без хозяина мы этот вопрос решить не можем. Вот приедет…
— Когда еще приедет, — махнул рукой Митяй, — сегодня только уехал. На пару хотя бы дней, а, Вася? За отдельные бабки, конечно.
— Нет, — упорствовал Василий, — нам двумя парами работать сподручней.
— Дмитрий! — крикнул сверху Микола. — Мы с кругляком никогда дела не имели. Брус — пожалуйста, с нашим удовольствием.
— Ничего себе, — удивился Митяй, — а еще белорусы. Как же вы партизанили?..
Что-то случилось с Таможней — больше стала доверять Нашивкину. И то сказать — на той памятной пьянке был Сан Саныч едва ли не трезвее всех. Сама предложила — сходил бы, помог мужикам, видишь — корячатся. Нашивкин пригодился на подхвате — заталкивал бревна, пилил концы.
Сруб вырос уже наполовину, работать становилось труднее. Часто приходил Андрей Иванович, давал советы. Яков Семенович приготовился колоть дранку — ошкурил и распилил на модули свежую осину, каждый вечер подходил к чуркам и трогал их пальцами — сохнут ли.
Когда дело дошло до стропил шатровой крыши, возвели на полице подобие лесов — вышло что-то шаткое и опасное. Яков Семенович не сомневался, что крыша должна быть тесовой, но Митяй быстро сосчитал в уме и резко выразился, что-то про дареного коня.
— Обойдетесь рубероидом, — отрезал он. — Ты лучше скажи, что с куполом будем делать.
— Я как раз думаю над каркасом. Сделаю шаблоны. А покрытие…
— Понятно. Думай дальше. Индюк тоже думал.
Под вечер к Якову Семеновичу подсел Андрей Иванович.
— Старик, у тебя эта, маковка, какого диаметра?
Яков Семенович развел руки.
— Понятно.
— Мы с Макариком прикинули — сантиметров восемьдесят.
Андрей Иванович прищурился на стропила, помолчал.
— Ладно, — кивнул он. — Мы что с Митяем решили. Пока ты подумаешь да смастыришь — лето пройдет. Я как раз в Москву сбираюсь — дела кой-какие, так мне в мастерской сделают за три дня. Профессионально. А потом обшивай чем хочешь, хоть лемехом, хоть плугом. Годится?
Яков Семенович пожал плечами. Резонно, конечно. Куда только девать эти долгие минуты перед сном, когда замысливаются обводы, сочиняются крепления, решается вопрос жесткости…
Весь следующий день Яков Семенович был неразговорчив. Громко стучало сердце, потом, наоборот, замолкало, снова вздрагивало. Слабые руки плохо держали молоток. Вверх смотреть было опасно — кружилась голова, а внизу с шестиметровой высоты видел Яков Семенович побуревший кочкарник, усеянный целлофановыми пакетами, бумажками, одноразовыми тарелками и стаканами, разбросанными ветром еще с вечеринки месячной давности.
— Ты бы, Яша, пошел полежал, — сочувственно сказал Георгий, — тем более, что делать особенно нечего на обрешетке, мы с Леней едва помещаемся. Отлежишься — пропилишь дверь и окошки.
Яков Семенович покорно слез, но долго еще не уходил — собирал по лугу бытовой мусор, зажег костер…
За домом лежала Ксюша в купальнике, грызла шариковую ручку, что-то решительно вычеркивала.
— О, Яшик, — вскочила она, — смотри, что получается… Да на тебе лица нет! — Она потрогала лоб Якова Семеновича. — Кошмар! Давай я тебе липовый отвар сделаю.
Яков Семенович отстранил ее, вошел в избу и рухнул на кровать. Дура, прости Господи. Никакой температуры у него нет, еще чего. Обыкновенная тахикардия. Такое впервые случилось лет десять назад. Он и курить тогда бросил. Дергаться меньше надо. Он задремал, с покорной досадой воспринимая бред, явленный ему в полусне.
Корова Сан Саныча привела Колькиного быка, сам Нашивкин стоял у калитки в костюме, при галстуке и в капитанской фуражке. Он поклонился быку, показал неприличный жест, согнув локоть, и крикнул: «Йес!» Появилась работница Нинка и стала задирать корове хвост…
Колька Терлецкий приблизил к Якову Семеновичу беззубое лицо и грозно потребовал: «Давай триста рублей». «За что?» — удивился Яков Семенович. «За осеменение. У меня такса». — «А я при чем? Спрашивайте с Нашивкина». — «Нашивкин не хочет. Таможня добро не дает. А у тебя Таможни нет. Порто-франко!» Колька захохотал. Яков Семенович недовольно замычал и заставил себя проснуться.
— Что, красавица, — раздался за окном голос Митяя. — Пропадаешь? Где Семеныч?
Митяй вошел и сел в ногах у больного.