Пастух своих коров
Шрифт:
— Ой, как у вас тут… хорошо. Здравствуйте, кого не видела.
— Садись, Женечка, — уступил сосновую чурку Яков Семенович. — А я, я — костер поправлю.
— Правильно мыслите, — сказал Макар, — конечно же, Николай Угодник, если по справедливости. Я, правда, — он замялся, — пишу икону «Всех скорбящих Радость». Мне показалось, так точнее.
— Ребята, только без самодеятельности, — серьезно сказала Евгения. Ты, Георгий, на что благословения получал, на Николу? Тогда должен быть Никола. Не
— Давай, Женечка, выпьем, — сказал Георгий. — Эх, братцы, что бы мы делали без русских женщин! Замерзла, Ксюша?
«Много бы чего», — подумал Яков Семенович, но промолчал.
— А все знают, — Евгения отпила глоток, — что Николай Угодник — это Дед Мороз?
— Все, — сказал Шурик.
— А ты расскажи, тетя Женя, — попросил Митяй. — Не все ж такие умные.
Евгения рассказала о житии Николая Мирликийского, о его подвигах.
— Так что, ребята…
— Кайф, — сказал пьяный Леша. — Какой кайф! — И запел:
В лесу родилась елочка, В лесу она росла…Но песню почему-то никто не подхватил.
— Вот вы говорите — чудеса, — раздался голос из темноты. — А я видел чудо собственными глазами. Не дай Бог!
— Это ты, Сан Саныч? — вгляделся Митяй. — Что так поздно? Уже и шашлык весь съели. Или Таможня добро не давала?
— А Таможня здесь, Дима, — откликнулась Валя, сверкнув очками. — Ну, налейте моему, а то ему уже чудеса мерещатся.
— Правду говорю, — сказал Нашивкин, степенно принимая стакан. — Когда я на базе еще работал.
— Не надо, Саня, — поежилась Валя. — Нехорошо все это…
— Вот как раз в июле, — продолжил Нашивкин, — нет, вру, в августе. После захода солнца стояли мы с юнгами на плацпарадном месте, на линейке, по-простому. Дело шло к отбою. Тут она и появилась. Точно такая, как на картинках. Или в кино. Здоровая такая, четыре иллюминатора, а из них — прожекторы, весь лес аж белый. Бесшумно так приземлилась и свет погасила. Стою — ни живой ни мертвый и только бормочу: «Господи, твоя сила, Господи, твоя сила…» — откуда только слова взялись. Юнги мои, ребята молодые, бросились было к ней, да так и замерли. Не пускает. Сам воздух не пускает. Сколько времени так прошло — не могу сказать. А только она поднялась тихонько и ушла сквозь лес…
— Тут рядом, на Волге, разлом. Я читал в интернете, — сказал Шурик. — Тектонический, — пояснил он. — Отсюда и чудеса.
Стало холодно, все дружно выпили — расходиться не хотелось, и водка не кончалась. Они колебались, как тени от костра, каждый разговаривал с каждым, перемежаясь, словно проникая друг сквозь друга. Голоса звучали
— Завтра твоего духа здесь не будет! — нарушил гармонию резкий голос Ксюши. — Егорий, этот Ваучер мне хамит! Обещай мне…
— Потом, потом, — бормотал Георгий, — хорошая моя…
Они отступили в темноту.
Митяй врубил магнитолу. Тяжелый рок, как ни странно, вернул разрушенную гармонию, поменялась только интонация. Шурик вскочил и стал выплясывать вокруг костра, вокруг зрителей, вокруг постройки. Он высоко выбрасывал колени и махал руками, как слабыми крыльями.
— Знаешь, на кого ты был похож? — спросила Евгения Георгиевна, когда он остановился.
— На козла? — доверчиво спросил Шурик.
— Нет, этого мало, — поморщилась Евгения. — Ты был похож на Давида, пляшущего перед скинией.
— Действительно, — задумался Шурик, вспоминая и сравнивая.
Утром Яков Семенович на работу не торопился. В горнице еще спали. Леня с Ваучером наверняка если придут, то к обеду. Леня, кажется, там и свалился, внутри сруба.
Послышался шум мотора на реке, какие-то возгласы. Яков Семенович допил кофе и вышел. От берега направлялись к нему веселые Леня и Ваучер.
— Мастер, принимай материал, — сказал Леня. — Мы тебе осину приволокли с того берега. И еще кой-чего.
Осина была огромная и живая, с грубо обрубленными ветвями — культи зловеще качались над водой. Тихая вода ходила ходуном под тяжестью ствола, плескали на песчаный берег мелкие волны.
Рядом с осиной громоздился на черном стволе высокий ворох темных листьев и крупных белых соцветий, обрызганных водой.
— Что это? — выдавил из себя Яков Семенович.
— Это тебе, Семеныч, подарок от меня, липа, — застенчиво улыбнулся Ваучер. — Вырезай себе на здоровье. Мой батя всю зиму режет — ложки там, плошки…
У Якова Семеновича свело затылок. Он крутнулся и опустился на траву. «Боже правый, что это? Благие намерения или обыкновенный идиотизм, а может быть, издевательство? Да кому все это нужно, для кого все это затеяли, зачем?»
— Ты чего, Семеныч, — сказал Леня. — Помоги вытащить. Свалить легко было — с горки катнули.
«Ладно, — подумал Яков Семенович, — ино еще побредем. Раздражайся, ужасайся — что толку…»
Дерево оказалось очень тяжелым. С полчаса они напрягались на «раз, два, взяли» и вытащили на берег метра полтора.
— Семеныч, волоки двуручную пилу, — скомандовал Леня. — Бензопилой стремно, захлебнется.
Он снял штаны и вошел в воду по пояс.
— Ваучер, бери дрючок и подваживай снизу. И ты, Семеныч.
Одной рукой Леня уверенно резал бревно на плаву. Трехметровый отрезок они без труда выкатили на берег.