Пастух своих коров
Шрифт:
— Сердце? — Он достал из кармана фляжку. — Глотни. Дагестанский. Сердце как рукой снимет.
— Убийца, — улыбнулся Яков Семенович и сел. — Ну, давай.
Он сделал большой глоток и выдохнул. Сразу стало легче.
— Я, Семеныч, посоветоваться. Насчет кровли. Вот ты говоришь, тес. Я подсчитал. Смотри: пирамида в основании четыре метра. Высота шесть с лишним — прикинь на конус. Шпунтованная сороковка. Допустим — по двадцать сантиметров шириной. Это знаешь сколько?..
— Да что
— В том-то и дело, что времени нет. В конце августа надо закончить. Сам посуди — все разъедутся, и что?..
— А рубероид есть?
— Погоди, я не договорил. Есть у меня двенадцать листов железа. Кое-что осталось у Андрея Ивановича. Он сам предложил. Отдам, говорит, в полцены. — Митяй усмехнулся. — Что скажешь? Материал вечный.
Яков Семенович поморщился.
— Это блестящее такое? Как у тебя на бане?
— Покрасим. Хочешь — в красный, хочешь — в зеленый.
— В черный, — буркнул Яков Семенович, как ребенок, которого уговорили отказаться от живой собачки взамен на мороженое.
При сноровке Якова Семеновича получалось вырубить из чурки лемехов шесть-восемь, не больше. Подсчитать нужное количество было трудно, и он бездумно колол и колол, отдыхая от прибауток, переругивания и любомудрия своей бригады. Набегали даже какие-то строчки, но Яков Семенович не записывал: пусть их, что запомнится, то запомнится. Временами, как шквал, набегала Ксюша, приплясывая, что-то рассказывала. Тогда он откладывал инструмент и долго смотрел ей в переносицу. «Еще наколю вот столько и начну вырезать, — прикидывал Яков Семенович. — Можно на конус, так быстрее, но лучше уступами, богаче как-то…»
Георгий приходил с работы довольный, рассказывал, что сделано за день. Поужинав, он принимался тесать из липы столбы для крыльца, фигурные, по рисунку Ксюши. Яков Семенович с чистой совестью уплывал на рыбалку дотемна.
На пятый или шестой день в обед заявился Леня, посидел рядышком, повертел в руке готовый лемешок, хмыкнул:
— Пойдем, Семеныч, поглядишь, там купол привезли.
Сердце стучало, Яков Семенович замедлил шаг:
— Погоди, Леня, куда ты несешься! Никуда ведь не денется.
Возле стройки теснились, склонившись, Митяй, Андрей Иванович, Нашивкин и Георгий.
— Семеныч, с тебя поллитра, — закричал Андрей Иванович издали. — Смотри, какая штука!
Среди выгоревшей травы стоял на невысокой шее мателлический купол, окрашенный ярко-голубой эмалью. В его вытянутую луковицей верхушку был вмонтирован ажурный кладбищенский крест.
— Швы грубые, — недовольно сказал Митяй.
— Нормально, — успокоил Нашивкин и постучал носком бота по металлу. —
— Это ж не колокол, — заулыбался Леня.
Георгий хмуро молчал, поглядывая на Якова Семеновича.
— А лемех твой, Семеныч, я выкуплю, — заверил Андрей Иванович. — Посчитай, сколько… Кстати, Митяй, были расходы. Отойдем в сторонку.
— Тяжелый? — заинтересовался Нашивкин. — А ну, Леня…
Вдвоем они приподняли купол и выпрямились.
— Так себе, — сказал Нашивкин. Килограмм семьдесят. Как холодильник. Опускай.
«Ну, что ж. Еще одно испытание, — неожиданно спокойно думал Яков Семенович, возвращаясь с Георгием домой. — Надо думать, последнее».
— А пойдем на залив, сеть поставим, — предложил Георгий. — Я давно собирался. Сам буду грести. Туда и обратно.
— Нет, Георгий, спасибо. Возьми лучше Ксюшу. А я спать буду. Глаза прямо слипаются.
Двадцать восьмого августа Георгий вколотил последний гвоздь в ступеньку крыльца.
Он оглядел строение и растерялся. Порылся в кармане, достал полупустую пачку «Примы» и сунул сигарету в рот.
— Дай спички.
— Ты ж не куришь, — удивился Леня.
— Я обычно и часовни не строю, — пожал плечами Георгий и выплюнул сигарету. — Ну что, Леня, забросим топор в реку?
— На хера? Он еще, если наждаком пройтись…
— Так, Леня, поступали русские мастера в XVII веке. Храм построил — топор в озеро.
Леня пожал плечами:
— Мне-то что? Давай, отнесу да брошу.
— А ты-то при чем? — разозлился Георгий.
— Как хочешь, князь, а вмазать надо. Я, считай, месяц в этом вашем сухом законе. С лица спал.
— А где взять? — вздохнул Георгий. — Митяй в Москве, приедет только к ночи.
Леня помолчал, уставившись в небо, повернулся и побрел куда-то.
Странное дело: свершился великий труд — и никого вокруг. Деревня как вымерла. Домой идти не хотелось — Ксюшина экзальтация и печальные глаза Якова… что-то он в последнее время никакой. Правда, кажется, пишет.
Георгий пошел на выселки. Из избы вышла Женечка, приложила палец к губам.
— Тс-с. Дети только заснули. Пойдем, посидим на лавочке. Ну, что?
— Вот, закончили, — удивленно сказал Георгий, глядя на свои ладони.
— Поздравляю! — обрадовалась Евгения и чмокнула его в щеку. — Как раз вовремя…
— Да, разъезжаться начнут на днях…
— Я не об этом. Сегодня ведь праздник. Успение Богородицы.
— Совсем забыл, — улыбнулся Георгий.
— А почему у вас окошки разные? — прикуривая, сказала Евгения.
— Некогда было новые ладить. Да и за стеклом ехать… Леша порылся в загашниках, откопал.