Пастух своих коров
Шрифт:
Дальше она ничего не помнила. Она не видела, как мужик увел мальчика, не видела Вильгельма, разнимающего их и получившего от Любы локтем под дых, она качалась от ударов, не ощущая боли и била со всего размаха.
Внезапно все озарилось оранжевым светом, как в темных очках, вместо Федьки перед ней стоял смеющийся Серега, она двинула ему в зубы, Серега отвалился, юный Аркаша целился в нее из рогатки. Коротким ударом слева она свалила Аркашу, тот поднялся и стал Валерой и сунул ей в глаза два растопыренных пальца. Люба защитилась ребром ладони и ударила
Все они что-то пели, но слов и мелодии было не разобрать, слышалось лишь шипение, треск и постукивание — пластинка окончательно сломалась. Люба рванулась вперед, чтобы достать их, но споткнулась, упала лицом в песок и потеряла сознание. Очнулась она полной темноте. Пытаясь что-нибудь вспомнить, перевернулась на спину.
Огромные звезды висели над ней на черном небе, безучастно слоняясь и останавливаясь на мгновение, словно прислушиваясь. Некоторые срывались и летели за горизонт с траекторией камня, пуляемого пацаном.
«И равнодушная природа…» Где-то Люба слышала эту фразу. Она вспомнила Федьку и драку, ей стало стыдно, и тут же заболело лицо.
Люба добрела до притихшей воды и умылась, с наслаждением чувствуя, как морская соль въедается в ссадины. Верхний зуб, четвертый справа, был выбит, придется вставлять золотой, хотя если не улыбаться — не видно, можно и не вставлять, чему теперь улыбаться…
Мать, поджав губы, молча меняла примочки, накладывая на губу подорожник. Люба лежала неподвижно, и если бы не слабость — не сжимались пальцы — да не покалывание под лопаткой, она бы чувствовала себя как в детстве, когда можно не ходить в школу. На душе было тихо.
Во второй половине дня пришел участковый и еще один дядька, в штатском.
— Кто ж вас так — усмехаясь, спросил дядька.
— Да вот… — Люба медленно подбирала слова — налетели какие-то… Я их не знаю.
— Сколько их было?
— Чи двое, чи трое…не помню. Дали по голове, я и вырубилась.
— А чего хотели?
— Известно чего — Люба попыталась кокетливо улыбнуться, — грошей у меня с собой не было.
— Кто еще был на берегу, — нетерпеливо спросил дядька, нахмурясь. — Федор Продан был?
— Федька был раньше. С Вильгельмом. И мужик с хлопчиком. Только они ушли…
— А зачем вы отнимали у хлопчика камеру? — встрял участковый.
— Да что вы. Наоборот — она уплыла. Вы у Вильгельма спросите.
Участковый хмыкнул:
— Вильгельм ушел в запой. Срочно.
Люба устала:
— Да что, собственно, случилось. Я заявление не писала…
Мужики переглянулись.
— Случилось, — сказал следователь, — что Федора Продана нашли на берегу
Он пошел к двери. Милиционер потрогал на Любе простыню и тихо сказал:
— Вам бы уехать поскорей. Хоть завтра.
Любу больше не тревожили — нашлись свидетели, видели на селе троих залетных, приблатненных, заедались к мужикам возле чайной.
Вильгельм срочно вышел из запоя, навестил Любу, подарил большой кусок осетрового балыка.
— На долгую память, — объяснил он.
На шестой день от синяка под глазом остались желтые разводы, корочка с переносицы слетела, оставив белый след.
Люба густо напудрилась, ярко, как никогда, накрасила губы, вскинула сумку на плечо и поцеловала мать.
— Ну, приезжай колысь, — вздохнула Ефросинья Петровна, — проститутка…
Люба мельком взглянула на отражение в зеркале:
— Так и есть. Блядюга, причем старая.
Стемнело, когда автобус подошел к Привозу. Нездоровый запах базара и расплавленного асфальта привел Любу в уныние. Задыхаясь, она поймала такси. Только бы не было посетителей. Уже около девяти. Или хотя бы ее комната была свободна.
На лестничной площадке она долго искала ключ, долго попадала ключом в скважину, коленом толкнула дверь.
Запевал Костя:
Родной покинув дом, Мы в дальний рэйс идем, Чужое море блещет за бортом…— Далёко, Далёко, — подхватили остальные, — от дома матрос…
Пел Аркаша, прислоняясь к Костиному плечу, блестя потным носом, пел Валера, обняв Гитлершу, пела Зигота, дирижировала, сверкая глазами, Лиза, открывал рот, о, Господи, участковый лейтенант.
Там дома день деньской Подруга ждет с тоской, Таков обычай у любви морской…На белой скатерти темнели бутылки кубинского рома, блистала на тарелках ресторанная еда — цыплята-табака, котлеты по-киевски, салат оливье…
Пение умолкло.
— Баба Люба! — восхищенно прошептал Аркаша.
Лейтенант нашарил на подоконнике фуражку. Костя радостно заулыбался:
— О, голубка моя, — пропел он и похлопал себя по коленям, — иди до папы…
Знакомым уже оранжевым светом окрасилась комната. Люба ослабела и села на кровать. «Будущее накрыто, как праздничный стол, — так, кажется, говорил Адам».
— Пошли все вон, — равнодушно сказала она.
— Любаня, — не поверив, начал Валера, но Зигота резко перебила его.
— Так, — железным голосом сказала она, — встали и пошли!
«Ай да Зигуля, — удивилась Люба, — сформировалась таки…»
— Все! — Люба поднялась и хлопнула в ладоши. — Завтра. Все завтра…