Патологии

Прилепин Захар

Врубаю воду, набираю в горсть и начинаю омывать свой сощуренный в боли и ужасе зрак.

–  Ташевский!
– орёт Шея.

После шестой горсти воды, прижатой к лицу, и растекшейся по рукам, за рукав, и дальше к локтям, глаз начинает разлепляться.

«Видит!» - радуюсь я.

Ресницы будто обмазаны клеем.

«Я успел его закрыть, мой глазик», - понимаю я.

«Как же я успел его закрыть? А? Сигарета летела сотую долю секунды, а он успел закрыться! Что было бы, если бы она впилась мне прямо в глаз горящим кончиком?

Ослеп бы?»

Ещё немного умываюсь, пальцами раздираю реснички, и спешу на второй этаж.

Радость, что я не ослеп, настолько сильна, что я бодро пихаю в бока идущих мне навстречу товарищей.

Накидываю разгрузку, надеваю на бритый череп вязаную шапочку, цепляю на плечо автомат, с радостью чувствую его славную, привычную тяжесть. Несколько раз подпрыгиваю на месте: всё ли нормально лежит в разгрузке, не вываливаются ли гранаты из кармашков.

Пацаны почти все уже вышли, только Монах копошится в рюкзаке.

–  Давай, Монах, не тяни, - говорю я грубовато. Он не реагирует.

Толкаясь, строимся на улице.

Смотрю на своё отделение, все на месте, стоят в два рядка, ломцы хмурые. Встаю в строй - мне оставили место.

Выходит Семёныч. Недовольно провожает взглядом неспешно выбредающего из школы Монаха, взгляд профессионального военного автоматически оценивает начищенность его ботинок, недовольство в глазах Семёныча сменяет брезгливость, но и она тут же исчезает - не до этого…

Смотрю на Семёныча с надеждой. Мне кажется, что все так смотрят на командира. Семёныч, отец родной…

–  Я не знаю, что там будет, что нас ждёт, - говорит он.
– Надеюсь, нам дадут время, что бы мы определились, как будем работать.

Мне очень нравится это слово - «работать». Хорошо, что он так говорит.

–  Первый зарок: поддерживать связь. Рации у всех заряжены? Не будет связи - всё. Слушайте рацию! Второй зарок: бойцы смотрят на командиров, командиры делают то, что говорю я. Никакого геройства, никаких «за мной, в атаку!» Третий зарок: не кучковаться. Толпой не так страшно, но стреляют всегда по толпе.

От слова «стреляют» по строю пробегает легкий озноб. Так всё-таки мы будем «работать», а по нам будут «стрелять».

–  Кто первый обнаруживает огневые точки противника: немедленно связывайтесь со мной. Командиры взводов всегда должны знать, где у них гранатометчики и пулеметчики, чтобы координировать огонь.

Рядом с Семёнычем стоит начштаба, но он не пойдет с нами. И хорошо, что не пойдет, думаю я. У капитана Кашкина вид виноватый. Чуть поодаль стоит дядя Юра, взгляд его задумчив и бестолков одновременно - как у пингвина.

«Дядя Юра, - думаю с нежностью, - может быть, будешь меня вытаскивать с поля боя… Легко раненого. В мякоть ноги… „Кость не задета“… И - домой».

–  Лопатки все взяли?… Через пятнадцать минут по трассе пойдет колонна, мы загружаемся в грузовики, - заканчивает Семёныч.

Выходим за ворота. Оглядываюсь на школу. Из кухоньки

выглядывает Аружев, но тут же прячется.

–  Удачи, мужики!
– слышу я в рации голос кого-то из пацанов, оставшихся на крыше. Выбредаем к трассе. Все курящие сразу закуривают.

С минуту все стоят, выглядывают, не едет ли колонна.

Потом бойцы по одному начинают присаживаться на корточки, а кто и прямо на зад.

–  Не расслабляйтесь!
– говорит Семёныч, - Поглядывайте по сторонам. Костя! Сынок! Организуйте наблюдение…

«Чего тут может быть страшного?
– думаю я о городе, который ещё недавно пугал меня всем своим видом, каждым домом, любым окном, - Такие тихие места…»

Докуриваю, и только сейчас вспоминаю, что я себе глаз едва не сжёг. Трогаю его аккуратными, не доверяющими пальцами, как слепой. Глаз на месте, не гноится, не косит, все в порядке, смотрит по сторонам, как настоящий; второй, здоровый за ним поспевает.

Ещё издалека слышим колонну. Все встают с мест, хотя машины ещё не появились.

–  А танков нет… - говорит Язва задумчиво, определяя машины по звуку.

Мы ждем ещё и, наконец, видим колонну - три БТРа, три грузовичка.

У пацанов заметно портится настроение.

На первом БТРе, среди нескольких солдат, сидит Чёрная метка.

Колонна подъезжает, Чёрная метка спрыгивает с БТРа, отряхивается и, подождав пока водитель заглушит БТР, говорит:

–  Здорово, мужики!

Бойцы молчат. Только Саня Скворец отвечает: «Здорово», и это его приветствие в наступившей тишине кажется особенно нелепым. Чёрная метка будто не заметив ничего, отводит Семёныча в сторону, говорит ему что-то.

–  Блядь, где танки?
– интересуется кто-то из парней.

Ему шепотом отвечают, где. Очень далеко…

–  Итак. По данным разведки в селенье находится группа боевиков, от десяти до пятидесяти человек, - рассказывает всем Семёныч, вернувшись.

–  Чего, пятьдесят на пятьдесят?
– спрашивает Плохиш, но даже его весёлость исчезает на глазах; вопрос начинается, как «эх, бля, веселуха» а заканчивается, как «ну, пиздец».

–  Будет сопровождение, - говорит Семёныч, но как бы не отвечая Плохишу, а продолжая фразу, - Два танка. Мы следом за танками входим в деревню. Ну и БТРы… - Семёныч оглядывает машины с солдатиками. Солдатики смотрят на нас, ищут в нас, более взрослых, чистых, здоровых успокоение.

–  Живём!
– говорит Шея, и весьма ощутимо хлопает Монаха по спине.
– Не дрейфь, архимандрит!
– смеется он своей нелепой шутке.

Никто кроме Шеи особенно не радуется. Ну и что, что танки? В танках, наверное, не страшно, зато на каждого из нас хватит одной маленькой пульки.

«Неужели нельзя взять село только усилиями одних танков?
– думаю я.
– Подъехать на танке и сказать: „Сдавайтесь!“ Чего они сделают, ироды, против танков? А, убегут… Мы для того, чтоб их ловить».