Патологии
Шрифт:
– Это чего у тебя?
– спрашивает Стёпка Чертков у Язвы.
Гоше в ботинок воткнулся осколок.
Он вынимает его пальцами.
– Надо уползать!
– говорю я, но не успеваю до конца произнести фразу, потому что слышу, как по рации, чудом прорвавшись сквозь общий гам, не своим голосом кричит Столяр:
– Язва! Язва, твою мать! Чеченцы в школе!
– Слева стреляют!
– голосит кто-то из пацанов на крыше.
– Вон из тех зданий!
– и указывает на дома у дороги.
У меня холодеют уши: я слышу, как над нашими головами
– Уходим отсюда!
– говорит Язва.
«Куда уходить?
– думаю я, - Может, там уже всех перебили?»
Крыша видится мне чёрной, гиблой льдиной, на которой мы затерялись, оторванные от мира.
Ковыляя, никак не способные придумать, как же нам передвигаться, - ползком, на карачках, гусиным шагом, в полный рост, прыжками, кувырками, - мы движемся к лазу.
Задевая всеми частями тела обо всё, скатываемся по лестнице. Внутри школы раздается непрерывный грохот, словно там разместили несколько заводских цехов по сборке металлоконструкций.
Я ещё не слез, стою на лестнице, боясь наступить на голову нижестоящему, на меня кто-то, обезумев от спешки, валится. Сапогами, ногами, коленями бьёт меня по темени, сдирает скальп, уши, карябает, терзает шею, давит меня. Держась одной рукой, на которой висит автомат, за лестницу, я поднимаю другую, пытаясь остановить того, кто сверху, кричу что-то при этом. Но тот, кто сверху, не останавливается, мне кажется, он садится мне на голову, хочет меня оседлать, я склоняю голову, сгибаюсь, и он переваливается через меня, едва не отодрав мне уши. Он падает вниз, лицом на каменный пол, переворачивается на бок, и я вижу Стёпу Черткова, с деформированной, мертвой головой.
– Стёпа!
– вскрикивает кто-то.
«Что же это…» - думаю, и не успеваю додумать. Спрыгиваю, переступаю через Стёпу.
– Берите его!
– говорит Язва.
Стёпу пытается поднять Монах.
– Погоди!
– говорю я, и с помощью Монаха снимаю со Стёпы разгрузку. Одеваю ее поверх своей.
Монах вскидывает Стёпу на плечо. Стёпина голова свешивается вниз, волосы словно встают дыбом, и все они слипшиеся, в чёрной, густой крови.
Я поднимаю Степкин автомат. Спешу, отяжелевший, за Язвой. Мы заглядываем в коридор, но никого не видим.
Язва вызывает Столяра. Костя сразу откликается.
– Коридор чистый?
– спрашивает Язва.
– Да! Чистый!
– отвечает Столяр.
Бежим в «почивальню».
Бросается в глаза огромная спина Андрюхи-Коня, его белые руки на пулемете. Он надел разгрузку на голое тело.
Несколько пацанов стоят у бойниц, беспрестанно стреляя. На полу - сотни гильз.
– Чего?
– кричит Столяр, глядя на Стёпу Черткова.
Монах молча сваливает Стёпу на кровать. Щупает у него пульс. Какой там пульс, вся голова разворочена. Из пулемета, что ли…
– Кто прорвался?
– спрашивает Язва.
– Влезли… - начинает Столяр, и обрывает себя, всматриваясь в мертвое лицо Стёпы.
–
– А может они ещё где?
– спрашивает Язва.
– Не знаю. Я отправил своих и ваших по классам, по два человека. У всех рации есть.
– Чего, отошли они, Кость?
– спрашиваю я.
– Вроде…
– ГУОШ отзывается?
– спрашивает Язва.
– Хули отзывается… Говорят, сидите, ждите, они в курсе.
– Чего «в курсе»?
– Да не знают они не хера! Может, чечены опять город берут? Может, в ГУОШе также сидят, как и мы, запертые?
Я подхожу к Андрюхе. От него, кажется, валит пар. Он возбужден. На белом лбу ярко розовеет небольшой угорь.
– Чего там? Куда бьешь?
– кричу я.
– По «хрущёвкам», - отвечает Андрюха злобно, ответ я угадываю по губам.
– Все стреляли, никто не попал!
– говорит он, уже о другом - о нас.
– Их, бля, человек двадцать было во дворе. А мы сначала обоссались все, потом окосели все на хуй!
«Мы обоссались, а он нет», - думаю я об Андрюхе.
Аружев сидит у без умолку гомонящей и, кажется, готовой треснуть рации, неотрывно глядя на мертвого Стёпу. Монах стоит рядом с кроватью, и тупо смотрит на свой ботинок, весь покрытый кровью, Стёпиной, застывающей…
Дима Астахов, возле которого стоит труба гранатомета, оглядывается на мгновенье, вглядывается в Стёпу, и снова стреляет, серьёзный и сосредоточенный.
Столяр начинает поочередно вызывать всех, кого разогнал по кабинетам, спрашивая, как обстановка.
Я слышу голос Скворца. Кличу его, дождавшись пока Столяр закончит проверку:
– Ты где?
– спрашиваю, прибавляя громкость рации на полную.
– Рядом с «почивальней», в соседнем классе, - слышу далёкий Санин голос.
Иду к Скворцу, предупредив Столяра.
– Егор!
– говорит мне Столяр вслед, - Все посты обойди! Посмотри, что где. Доложишь.
Я выхожу из «почивальни», и останавливаюсь в коридоре. Прижимаюсь спиной к стене, смотрю вокруг. Вся школа вибрирует, мелко дрожит, сыплется известью. Вдруг вспоминаю, что у меня до сих пор расстегнута ширинка, - с того момента, как я увидел дядю Юру. Застегиваюсь ледяными, негнущимися пальцами. Помочиться не хочется. Дую на руку, пытаясь отогреть пальцы.
Дверь в комнату, где находится Скворец, открыта. Юркнув в помещение, согнувшись, подбегаю к Скворцу, присаживаюсь у стены. Достаю сигарету.
Саня, дав, не глядя в окно, короткую очередь, встает у окна боком, ко мне лицом.
Я киваю ему головой, - как, мол? Пытаюсь улыбнуться, но не выходит.
Саня смотрит на меня, не отвечая. Лицо его, покрытое белой и серой пылью, кажется, спокойно, лишь щека чуть дергается.
Прикуриваю, затягиваюсь. Вкуса у сигареты нет. С удивлением смотрю на неё, и, тут же забыв, зачем смотрю, хочу бросить. Останавливаю себя в последнюю долю секунды, чтобы проверить, глядя на сигарету, не дрожат ли пальцы у меня. Не дрожат.