Патриот

Навальный Алексей

Вторым важным принципом стала нормальность. В Кремле годами пытались наше движение маргинализировать и загнать в подполье. Превратить нас в новую версию советских диссидентов. Я испытываю огромное уважение к советским диссидентам — они герои, но обычные современные люди диссидентами быть не очень хотят. Во-первых, это опасно, а во-вторых, у диссидентов не бывает весёлых офисных будней. А мы, хоть и были, по сути, офисом революции, где каждый человек нёс большие риски, чисто внешне казались московскими хипстерами. У нас просторный опенспейс, кофемашина и игра в «Тайного Санту» на Новый год. У нас твиттеры и инстаграмы. У нас молодые сотрудники, все дружат между собой, мы вместе ходим в походы и устраиваем вечеринки (правда,

в последние годы я стал замечать странную тенденцию: всё самое весёлое на вечеринках начинается после того, как я ухожу домой). Единственное, что отличало нас от модного стартапа, — это то, что мы боролись с Путиным. Ну и сопутствующие издержки — например, прослушка в офисе, которую мы находили в дверных косяках.

Это было хоть и неприятно, но не особо страшно. Однако со временем таких издержек становилось больше. Давление росло с каждым годом, и к 2019-му аресты и обыски стали частью нашей повседневной жизни. Наш хипстерский офис оставался таким же хипстерским, только теперь ОМОН пилил нам дверь бензопилой, врывался внутрь с автоматами и клал всех на пол. Один такой рейд — и у пятидесяти сотрудников отнимают компьютеры и телефоны, выносят из офиса всю аппаратуру, документы, личные вещи. Успел спрятать телефон за плинтусом, а компьютер в потолочной плитке — молодец. Но чаще всё же изымали всё подчистую. Тактика понятная: на восстановление техники нужны деньги, а деньги мы просим у людей. В Кремле надеялись, что это постепенно замедлит сбор, но выходило наоборот — после каждой атаки на нас мы видели всплеск платежей.

Чем занимается Фонд борьбы с коррупцией, ясно из названия. Мы что-то среднее между журналистами, юристами и политическими активистами. Находим коррупционную историю, разбираемся с документами, собираем доказательства и публикуем её. В первые годы — текстом в моем блоге, со временем — роликом на ютубе. Ну и самое главное: потом эту историю распространяем так, чтобы про неё узнали миллионы человек.

И эта часть с распространением — самая важная. Количество независимых СМИ уменьшалось стремительно, везде цензура, ни в какой крупной газете и тем более по телевизору о нашей работе не расскажут. Как в такой ситуации поступать? Рассказывать самому, а остальных просить помочь: запостить ссылку у себя в блоге, написать что-то в соцсетях, переслать видео знакомым. Да листовку, в конце концов, распечатать и повесить у себя в лифте: вот, мол, наш мэр, его официальная зарплата — пятьдесят тысяч рублей, а вот его квартира в Майами, она стоит пять миллионов долларов.

И я буквально так в каждом расследовании и говорю: «Ребята, мы нашу часть сделали, вот классная и важная история, но без вас никто о ней не узнает. Шлите ссылки друзьям. Зайдите в районную группу во „Вконтакте“, оставьте и там комментарий. Бабушке пошлите, родителям». В результате люди не только давали нам деньги, но, по сути, ещё потом сами на нас работали, становясь важной частью нашей организации.

«К партии „Единая Россия“ я отношусь очень плохо. Партия „Единая Россия“ — это партия коррупции, это партия жуликов и воров».

Эту фразу в феврале 2011 года я произнёс в прямом эфире радио «Финам FM», и она моментально стала мемом. Сразу после этого оскорблённый депутат-единоросс Евгений Фёдоров вызвал меня на дебаты — небывалый случай для представителя путинской партии. Учитывая мою любовь к дебатам, я, конечно, согласился. Дебаты прошли всё на той же радиостанции, и в конце ведущий устроил голосование. Девяносто девять процентов слушателей решили, что прав я. На меня тут же подал в суд другой единоросс — он считал, что мои слова о «Единой России» нанесли ему моральный вред. Суд отказал, и тогда ещё смелая

газета «Ведомости» вышла с заголовком: «Суд разрешил называть „Единую Россию“ „партией жуликов и воров“». Было весело.

В своём блоге я попросил тиражировать эту фразу как можно шире, и вскоре, если ты начинал набирать слова «Единая Россия» в поисковой строке, то первой подсказкой выпадало «партия жуликов и воров». В декабре 2011 года должны были пройти выборы в Госдуму, и я хотел во что бы то ни стало добиться, чтобы партия Кремля получила на них как можно меньше голосов. Главным лозунгом кампании стало: «Голосуй за любую партию, кроме партии жуликов и воров». Кампанию я вёл, как обычно, используя интернет и сеть своих сторонников.

В результате «Единая Россия» набрала гораздо меньше процентов, чем рассчитывала, и Кремлю ничего не оставалось, кроме как прибегнуть к чудовищным подтасовкам. Фальсификации были по тем временам беспрецедентные — карусели, вбросы, переписывание протоколов. Хотя «Единая Россия» и обеспечила себе большинство в Думе, этим она спровоцировала самую крупную волну протестов в новейшей истории страны.

Вообще-то митинг против фальсификации выборов был запланирован заранее: ни у кого не было иллюзий, что они будут честными. Он должен был пройти 5 декабря, на следующий день после голосования. Его организовывало движение «Солидарность», которое создали Гарри Каспаров, Борис Немцов, Илья Яшин и Владимир Буковский. Яшин, мой товарищ еще со времён «Молодёжного Яблока», позвал меня на митинг за пару дней. Я идти отказался. Их позиция по выборам меня немного раздражала: одна их часть (Каспаров) была за бойкот на выборах, другая часть (Немцов) — за порчу бюллетеней, а вместе они немного мешали моей стратегии «Голосуй за любую партию, кроме „Единой России“», мне же был важен каждый человек. Но когда я увидел результаты выборов (по Москве «Единая Россия» набрала 46 %, притом где-то были участки с 20 %, а где-то с 70 %), а затем — видео фальсификаций, я понял, что надо идти. Я написал пост в блоге, что призываю всех приходить на Чистые пруды в 19:00. Это был понедельник, и я не питал надежд, что митинг будет многочисленным.

Часом раньше на Пушкинской собирались митинговать коммунисты — тоже, кстати, упомянутые в моём посте. Объединять две акции времени уже не было, но я предлагал тем, кто может, пойти на обе. «К коммунистам пришло человек сто», — написал мне Яшин, пока я ехал на Чистые пруды. Я мрачно подумал, что и на наш митинг придёт немногим больше. Митинги вообще были непопулярной формой протеста в последние годы — я это очень хорошо ощутил на себе, пока с тем же Яшиным пытался организовывать их в «Яблоке». Сейчас было видно, что люди взбешены от такой несправедливости на выборах, но в то, что они выйдут на улицу, верилось не очень.

Я вышел из метро и обалдел: людей было несколько тысяч. Весь бульвар был забит под завязку, я не помнил, когда в последний раз видел подобное. К сцене подойти было невозможно. А главное — это были какие-то новые люди, не традиционная горстка активистов, с которыми мы знали друг друга в лицо. Уже потом, когда меня задержала полиция и мы вместе с сотней протестующих оказались в ОВД, я узнал, что большинство из них было наблюдателями на выборах. Они видели всё, что накануне творилось на участках, и, возмущённые, вышли на улицу.

Когда митинг закончился, расходиться никто не захотел, и мы, вся наша огромная толпа, двинулись шествием к избиркому. Согласованный митинг омоновцы, стоявшие вокруг, ещё могли стерпеть, но вынести такое проявление свободолюбия было им уже не под силу. Я, Илья Яшин и ещё несколько сотен человек оказались в автозаках. Ночь нас продержали в отделениях полиции, а утром суд отправил меня в спецприёмник. Мой первый арест — пятнадцать суток (тогда это был максимальный срок) за «неповиновение распоряжению сотрудника полиции».