Патрульные Апокалипсиса
Шрифт:
– Черт возьми, я – миллионер! – воскликнул Дру Лэтем. Они с Карин шли, держась за руки, по грязной дороге в Грэнби, штат Колорадо. – Никак не могу к этому привыкнуть!
– Гарри тебя очень любил, – сказала де Фрис, глядя вверх с благоговейным страхом перед величественными Скалистыми горами. – Ты разве когда-нибудь в этом сомневался?
– Я никогда этого и не говорил. Помимо нескольких сотен тысяч для матери и отца, которыми они никогда не воспользуются, он все оставил мне.
– Что
– Где он их взял, черт возьми?
– Юристы же все объяснили, дорогой мой. Гарри был холостяком, тратил мало, изучил рынки здесь и в Европе и выгодно поместил свой капитал. Это вполне в его духе.
– Гарри, – задумчиво произнес Дру. – Крёгер ввел ему в мозг эту проклятую штуку. Вскрытие показало – это нечто новое в науке, могли бы появиться аналоги. Потом это устройство разнесло ему голову, уже после смерти. А если бы этого не произошло?
– Врачи и ученые говорят, что усовершенствовать этот механизм не удалось бы за целые десятилетия. А возможно, и никогда.
– Они и раньше ошибались.
– Да, ошибались… Я забыла тебе сказать, пришла телеграмма от Жан-Пьера Виллье. Он возобновляет постановку «Кориолана» и приглашает нас обоих в Париж на премьеру.
– Как бы покрасивее выразиться, что французский кошачий концерт не слишком меня волнует, а?
– Я придумаю формулировку.
– Господи, у меня еще осталось столько вопросов!
– Не надо, чтоб они тебя тревожили, дорогой мой. Никогда. Мы свободны. Пусть другие все расчистят, твоя работа закончена.
– Ничего не могу с собой поделать… Гарри сказал, медсестра в долине Братства предупредила антинейцев, что он выходит. Кто она, что с ней произошло?
– Об этом сказано в отчете Меттмаха, ты же на него только взглянул…
– Больно было читать, – перебил ее Лэтем. – Как-нибудь посмотрю, но все эти медицинские рассуждения о моем брате… мне просто не хотелось читать.
– Медсестра была ассистенткой Греты Фриш, жены Крёгера. Ее заставили спать с фон Шнабе, комендантом, по приказу от новых последователей программы «Лебенсборн». Она забеременела и наложила на себя руки в лесу Ваклабрюк.
– Лебенсборн, звучит как пастораль, и при этом какая жестокость, извращенность… Но все же мы нашли Меттмаха в Ваклабрюке. Боже мой, почти готовая военная база в лесной глуши!
– Теперь эти пять тысяч акров превратили в исправительную колонию. Заключенным, и мужчинам и женщинам, выдают только неонацистскую форму, включая красные ленты, только их пришивают спереди на одежду, не на рукав – так, как они заставляли евреев носить звезду Давида во времена «третьего рейха».
– Дикость, просто дикость.
– Это была идея посла Крейтца. Он сказал, что станет напоминать им, почему они там в качестве заключенных, а не привилегированных членов общества.
– Да, знаю, но мне это как-то не по душе. А что, если военнопленные
– При такой-то загруженности работой, жестком распорядке дня и постоянных лекциях о проклятом нацистском прошлом? Им еще показывают фильмы и слайды о самых отвратительных зверствах. И они должны писать отчеты об увиденном. Говорят, многие выходят после этих фильмов, рыдая, и падают на колени, чтобы помолиться. Помни, Дру, не считая тяжелой работы, грубо с ними никто не обращается. Все очень строго, но обходительно.
– У главных врачей будут продленные психиатрические занятия на местности. Это может положить начало абсолютно новой тюремной системе.
– Тогда из непристойного помешательства, может быть, получится нечто пристойное.
– Может быть, но не рассчитывай на это. Всегда найдутся другие, которые только и ждут своего часа. У них могут быть иные имена, культура иная, но общий знаменатель всегда один и тот же. «Поступай по-нашему, под нашим руководством, никаких отклонений».
– Тогда всем нам повсюду надо быть начеку и не пропустить таких людей, их установок. Будем надеяться, что наши лидеры распознают фанатиков и им хватит смелости действовать быстро, но разумно.
– А ты не устаешь вот так все время подводить итоги? У тебя это здорово получается.
– Мой муж – когда он был мне мужем поначалу – обычно говорил: «Да перестань же ты, пожалуйста, утомлять меня своей ученостью». Наверно, он был прав. Вся моя прежняя жизнь была жизнью ученого.
– Я никогда тебе ничего подобного не скажу… Между прочим, ты больше меня следила за дальнейшими действиями…
– Естественно, – прервала его Карин, – тебе же надо было слетать к родителям. Ты один у них остался.
– Да. – Лэтем посмотрел на Карин, освещенную ярким полуденным солнцем Колорадо. – Да. – Он отвел от нее взор и продолжил: – Нокс Тэлбот выяснил, кто проник в компьютеры «АА-ноль»?
– Конечно, их имена были на распечатках из «Орлиного гнезда». Мужчина и женщина, шестнадцать лет продвигавшиеся по служебной лестнице в ЦРУ. Бойскауты, герлскауты, церковные служители, один из семьи фермеров – Четыре Н, что бы это ни значило, – а второй – отпрыск супружеской пары из провинции, преподававшей в воскресной школе.
– Зонненкинд, – уверенно сказал Дру.
– Именно. Вплоть до пения в церковном хоре и клубов деловых людей.
– А что с файлами на Монлюка, украденными из БОРа?
– Это сделал один из директоров, выдававший себя за еврея-историка… Кто мог его заподозрить?
– Зонненкинд?
– Естественно.
– А как насчет той финансовой акулы в Париже, который скупал недвижимость в долине Луары на немецкие деньги?
– Его карточный домик рухнул. Вмешался Бонн и предложил какие-то очень продуманные расчетные процедуры за границей, которые спасли немецкие деньги. Это был жулик, игравший на прежних заблуждениях.