Паутина будущего
Шрифт:
Темплетон любил такие ночи, когда он покидал лагерь. Его будут искать, заносить в списки, оглашать эти списки и, когда он в конце концов вернется, зубоскалить над ним. Он всегда возвращался, таким образом избегая дезертирского списка, а поскольку война нуждалась в нем, то немедленного наказания никогда не следовало, а потом и вовсе об этом забывали.
Он шел, ведя за собой лошадь, и весело улыбался ночным звездам. Это длилось, как правило, не слишком долго, но все же в течение некоторого времени он был свободен. При этой мысли его сердце учащенно забилось.
Он был свободен. Одним махом он взлетел на лошадь и поехал без седла, управляя при помощи поводка. Он скакал, может быть, чуть быстрее, чем следовало бы это делать в ночи. Он ехал уже несколько часов. Высоко в небе звезды ревниво уходили за горизонт, совершая свой веками определенный путь, совершенно несвободные в своем движении.
Повсюду чувствовался слабый, неустойчивый запах пороха, не исчезавший даже после того, как Темплетон отъехал достаточно далеко. Но даже его постоянное напоминание о войне не могло омрачить его радостного настроения. Он имел больше чем свободу: он имел определенное место назначения и свидание на этом месте.
Незадолго до трех часов ночи Темплетон подъехал к воротам небольшого одинокого жилого дома на ферме. Доски забора были глубоко прибиты гвоздями к кипарисовым деревьям, окружавшим ферму. Поленившись слезть и открыть ворота, Темплетон попытался заставить лошадь совершить что-то наподобие прыжка, но та, не видя забора, отказалась подчиниться и резко остановилась.
Темплетон, все еще возбужденный после воздушного путешествия днем и верховой езды ночью, едва не свалившись с лошади, весело засмеялся, спешился и привязал ее к забору.
София наверняка ждала его — она, несомненно, слышала, как он подъезжал к дому. Все уже было приготовлено для него. Он перелез через забор и смело направился к дому.
На его громкий стук в грубую тяжелую дверь ответа не последовало. Недоуменно пожав плечами, он широко открыл дверь. Старые ржавые петли громко скрипнули в тишине ночи.
— Зажги фонарь, — громко и самоуверенно пропел Темплетон слова из слышанной им где-те арии. — Зажги фонарь, зажги фонарь, ведь я к тебе пришел.
В ответ этому грубому вторжению последовала ледяная тишина. Она продолжалась довольно долго, настолько долго, что Темплетон начал впадать в полное недоумение. Наконец он услышал тихие шаги в непроницаемо черной комнате, шаги и еле различимый шелест длинного женского платья.
— Клянусь, Темплетон Фогг, я воспользуюсь своим правом сердиться на вас, непременно воспользуюсь.
— София, — заискивающе сказал Темплетон. — Как чудесно слышать твой голос.
— А который сейчас час? — спросила женщина, и ее тихий, уже все простивший голос полностью смягчил остроту поставленного вопроса.
— Нет еще двух часов, так я прибыл даже раньше времени.
Комната на короткое мгновение осветилась пламенем зажженной спички. Когда пламя успокоилось, София поднесла спичку к фитилю небольшой керосиновой лампы. Темплетон увидел
На ней была одежда сестры милосердия — длинное черное платье с аккуратным белым фартуком. Ее черный чепец был изящно отделан замысловатым белым кружевом. Ее туфли, чулки, рукава и воротник — все было черное. У нее были длинные белые вьющиеся волосы, туго сплетенные в косу. Она смотрела на Темплетона скромным и сдержанным взглядом, но сквозь ее ресницы светился яркий внутренний огонь.
— Совсем немного осталось до трех часов, мистер Фогг. — Она посмотрела на него, затем отвела взгляд в сторону. — Очень поздно, и у нас мало времени.
Ее голос был тихий и молодой, почти девичий.
— Чудесно, — сказал Темплетон, улыбаясь еще более широко. Он скинул жакет и подошел к ней. — Может быть, перекусим немного?
София возмущенно уперла руки в бока.
— Мистер Фогг! Я не думаю, что вы делаете заказы в той последовательности, в которой следовало бы!
— Извини, София, — согласно кивнул Темплетон. — Чтобы выбраться из лагеря потребовалось больше времени, чем я ожидал. Требования в армии стали очень строгими, и не так легко теперь вырваться сюда.
— Я знаю. — Голос Софии вначале звучал отдаленно, еле слышно, но постепенно становился вполне различимым. — Но у меня тоже время очень ограничено. Торопись, Темплетон, торопись. Ночь уже почти прошла, и до зари осталось совсем немного.
— Да. — Темплетон вздохнул и небрежно бросил свой жакет на столик. — Что слышно от графини? Окажет ли она нам покровительство своим присутствием?
София бросила на него неодобрительный взгляд, но постаралась скрыть свои эмоции, как она умела это делать.
— Почему ты спрашиваешь о ней? Чувствуешь потребность в ее присутствии здесь, с нами? Мне бы не хотелось думать, что одной меня тебе недостаточно.
— Я этого не сказал, — запротестовал Темплетон. — Это неправда.
София еще некоторое время хмурилась, но в конце концов сдалась, и, хотя ревность все еще имела место, настроение у нее значительно улучшилось. Она начала ходить взад и вперед по маленькой, почти пустой комнатке.
— Да, графиня собирается быть здесь. Нам не придется долго Ждать. Но, — при этих словах София внимательно посмотрела на него и в ее глубоких голубых глазах появился отблеск незаурядной внутренней силы, — у нас осталось мало времени.
Темплетон увидел страдание, которое София обычно скрывала. Он подошел и нежно обнял ее. Это было вполне целомудренное объятие, не более чем попытка поделиться чувством тепла и комфорта, желание подбодрить ее. Вскоре София вернулась к практическим вопросам.
— Темплетон, разве ты мне не говорил, что тебя должны были сегодня поднять вверх на воздушном шаре, орел ты мой?
— Да, это так.
— Отлично!
Она слегка откинулась назад, и Темплетон неохотно разжал руки, освободив ее из своих объятий. Она выскользнула из его рук, либо совершенно не обращая внимания на то, чего хочет Темплетон, либо просто притворяясь равнодушной.