Паутина будущего
Шрифт:
Валентин, изгнанный каталонец, пришедший из далекой страны и еще более далекого прошлого, взглянул на генерала, и лицо его исказилось от самого сильного потрясения за весь этот ужасный день.
— Генерал Стэнхоуп?! — выдохнул он, глядя снизу вверх на завоевателя Барселоны, который одновременно был и спасителем, и карателем Каталонии.
Глава шестая
Прибытие Мэддока в полдень на поле битвы совершенно вывело его из равновесия. Он ощутил какое-то онемение и слабость в теле, когда стал свидетелем смертельного марша солдат. Пока он и Валентин смотрели
Мэддоку никогда не приходилось встречаться с подобной жесткостью и беспощадностью. Он знал, конечно, что люди — не ангелы. Он знал, что они убивают друг друга. Сам он несколько раз применял кулаки и кнут, а однажды в слепой ярости даже выхватил нож, чтобы поставить на место одного нахального парня из Дублина.
Он никогда не видел столь деловитой бойни, осуществляемой с помощью равномерно поставленных в ряд мушкетов, так же как и не видел, как насыщенным вязким потоком со склонов течет кровь. Он слышал непереносимый шум: пронзительный крик десяти тысяч голосов, объединенных в единый адский хор. Сопровождаемые артиллерийской канонадой и беспорядочным щелканьем мушкетов, эти голоса были самыми ужасными звуками на поле боя.
Валентин в поисках безопасного места, пригнувшись, побежал вдоль каменной стены. Мэддок, трясясь от страха и волнения, последовал за ним. Над их головами солдаты в серой форме перезарядили винтовки и дали очередной залп, продолжив свою деловитую смертельную работу. Внизу по протоптанной траве упрямо шли вперед и отдавали свои жизни солдаты в голубой униформе.
Мэддок знал, что никогда не забудет того, чему стал свидетелем. Он знал, что его глаза будут застывать каждый раз, когда перед его взором будет восстанавливаться сегодняшняя картина боя; он знал, что разум его будет мутиться при воспоминании о ней; он знал, что каждый раз, вспоминая, он будет все переживать заново. И сейчас, отворачиваясь и следуя за Валентином, убегая от кровавой резни, все, что видел Мэддок, — это длинные ряды заведомо приговоренных людей, идущих к своей смерти.
Он видел также Стенелеоса Магуса и знал, что этого тоже никогда не забудет. Тот стоял довольно далеко от них на склоне холма. Высокий лохматый маг стоял на коленях, обтекаемый людской кровью, и держал на руках, словно ребенка, упавшего солдата. Для чего он утешал умирающего человека? Был ли это акт обычной доброты и сострадания? Он был далеко, Мэддок не мог видеть его лица. Стенелеос просто осторожно держал солдата, ожидая прихода его смерти.
Смерть пришла быстро. Тело солдата затвердело, и его пальцы судорожно сжались, словно ухватившись за что-то потерянное. Мэддок отвернулся. Идя вслед за Валентином, он помимо воли все время оглядывался назад. И вдруг он увидел, что делал Стенелеос.
Маг и путешественник во времени, волосатый человек-зверь держал бордовый квадрат ткани своими кургузыми пальцами. Кусок материи словно корчился от боли, сверкая тысячами оттенков всевозможных цветов.
Мэддок побежал, чтобы догнать Валентина. Они добежали до конца стены туда, где она просто превращалась в сырую землю, а точнее, в лужу, образовавшуюся в результате последнего дождя. После этого они спустились вниз с холма и побежали дальше вдоль берега реки.
Последнее, что видел Мэддок на поле боя, — это зависший
Двое мужчин продолжали свое бегство от безумия, с которым они неожиданно столкнулись. Вскоре они очутились на берегу реки. Было около полудня; вода была холодной и успокаивающей.
Они сели на камни и опустили ноги в почти неподвижную воду. Валентин взглянул на Мэддока:
— То, что мы видели сейчас… это и есть будущее, — сказал он, искривив губы в ироничной горестной улыбке.
— Будущее? — удивился Мэддок. — Сейчас идет время, которого еще не было?
— Нет, — Валентин, печальный и какой-то тихий, смиренный, старался подыскать слова, чтобы объяснить, — год идет все тот же. Тысяча восемьсот шестьдесят второй. Но, — он отвернулся, — это — будущее. Не думаю, что это когда-нибудь изменится.
— Зачем нас сюда перенесли? — спросил Мэддок. Голос не слушался его, и ему пришлось приложить усилие, чтобы сказать эту фразу.
— Думаю, чтобы помогать людям выжить.
— Они же здесь умирают тысячами! — вскрикнул Мэддок. Он закусил губу, с трудом контролируя себя. Когда он снова заговорил, его голос звучал более ровно. — Чтобы похоронить павших на этом поле боя, не хватит всех кладбищ графства Корк. Никто из живущих ныне поэтов не сможет найти слов, чтобы описать эту бойню; ни в одной книге не хватит страниц, чтобы вместить списки погибших.
Валентин резко поднял голову и посмотрел на Мэддока; печальная улыбка вернулась к нему лишь через некоторое время.
— Вы считаете, что в смерти главное — это количество?
Мэддок глубоко вздохнул и шлепнул ладонями по своим коленям.
Они медленно и бесцельно брели в первом попавшемся направлении. Мало-помалу к Мэддоку вернулись его природное добродушие и юмор. Валентин также постепенно успокоился. Он шел, глубоко задумавшись; ничто не могло оторвать его от грустных размышлений. Ночью они часто останавливались, чтобы подремать, так как они слишком устали, чтобы идти быстро и далеко, и были слишком возбуждены, чтобы уснуть по-настоящему. Иногда им приходилось идти по колено в воде, ощущая под ногами скользкие круглые камни.
Иногда они взбирались на высокий берег и брели по дороге или тропинке. Мэддоку казалось, что они идут на север, но он не был в этом уверен, а определять направление по звездам у него не было сил.
Пришло утро. Они молча шли дальше.
Примерно в полдень они влезли на высокий берег реки и увидели прямо перед собой девятерых военных верхом на лошадях, о чем-то спрашивавших трех совершенно разных по виду людей, управляющих тяжелым грузовым фургоном. Мэддок немного отстал от Валентина и нагнал его у самой дороги.
И вдруг Валентин громко вскрикнул: он узнал возницу фургона, хотя он никак не мог быть знакомым с этим человеком. Он узнал также и назвал по имени офицера, возглавлявшего военных, чья форма была украшена золотыми шнурками и массивными круглыми пуговицами.
— Генерал Стэнхоуп…
Генерал улыбнулся тонкой улыбкой. Улыбка была несколько натянутой, но все еще достаточно дружелюбной, отражающей глубокое душевное равновесие этого человека.
— Мое имя не Стэнхоуп.