Паутина будущего
Шрифт:
Она бросила быстрый взгляд на Валентина. На какой-то короткий момент слабость овладела ею.
— Бедный парень, — вздохнула она. — Бедный, несчастный человек.
— Он потеряет правое ухо, что вполне соответствует отсутствию у него правого глаза, — изрек Валентин.
София жалела и заботилась, как могла, об окружавших ее людях. Валентин их тоже жалел, но выразить это он мог только при помощи довольно циничных выражений, типичных для его века — века, в котором человеческая жизнь мало чего стоила.
София поняла это и не рассердилась. Еще раз взглянув
Скаска вновь влезла на дерево, вызвав тем самым гневный взгляд сержанта Хобарта.
— Мне говорили, — обворожительно сказала она, — что армия, занявшая высоту, имеет преимущество. — Она показала на соседний сук: — Влезайте, сержант, не стесняйтесь.
Хобарт проворчал что-то и отошел от дерева.
Скаска, слегка задетая его неучтивостью, приподнялась и осторожно выпрямилась во весь рост. Она осмотрела лежащие вокруг холмы и далеко на горизонте заметила горы, синие, едва различимые и покрытые дымкой тумана.
— Отсюда далеко видно, — прошептала она.
Натан лежал на спине в освещенной солнцем высокой траве под деревом, в стороне от дороги. Он отдыхал, закрыв рукой глаза. Многим людям могло показаться, что он действительно отдыхает, но Мэддок, когда он увидел его в этой позе, подумал, что Натан прячет лицо от солнца и от Господа Бога.
— Натан, — громко и почти легкомысленно начал Мэддок, постепенно переходя на прямо-таки поэтический тон‚ — Натан — наш самый благоразумный человек, наш вождь в мирное время и рядовой солдат во время военное. Натан, который смело атаковал грубое вооруженное животное, а теперь уединился в освещенном солнцем паланкине из душистой травы, выросшей словно из плеч самой земли.
Он глубоко вдохнул теплый воздух, а затем плюхнулся на живот в высокую густую траву.
Натан поднял руку и одним глазом посмотрел на Мэддока.
— Почему ты смеешься надо мной, парень? Зачем издеваешься над моим бессилием?
Мэддок приподнялся на локти. Затем он снова лег и прижался щекой к траве.
— Я должен над кем-нибудь подшучивать, Натан, — сказал он исключительно грустным голосом. — Над тобой или над собой — безразлично.
Последовало молчание, нарушаемое только легким дуновением ветра с ближних холмов.
— Меня воспитали как мирного человека, — сказал наконец Натан. — Меня воспитали как доброго человека.
Мэддок приподнял голову и посмотрел на него.
— Ты и есть такой.
— Нет! — Натан поднял вверх руки, словно ребенок, просящийся на руки. — Нет! Я был готов убить его! А он же просто мальчик! Мальчик с оружием. Это не его вина, а я был готов убить его своими собственными руками…
— Извини. — Мэддок говорил искренне. Он протянул руку и неловко сжал плечо Натана. — Извини. Я ведь потому подшучивал, что не решался просить твоей дружбы, дружбы честного человека.
— О! — запричитал Натан. — Что мы здесь делаем? Почему мы добились свободы от одних хозяев и попали в руки
Издалека раздался звук сигнальной трубы, возвещающей о приближении отряда всадников. Двое мужчин встали на ноги, подрагивая даже при свете яркого солнца. Они вглядывались вдаль, пока не увидели небольшую группу приближающихся офицеров. Их было меньше, чем при первой встрече: только двое всадников ехали позади своего командира. Этим командиром был генерал Бакстер, пожелавший сам увидеть поле битвы сержанта Хобарта.
Остальным членам своей команды он приказал разъехаться по удаленным войсковым частям.
— Думаю, — сказал Натан, наблюдая за приближающимся генералом и его офицерами, — что я догадываюсь.
Глава восьмая
Мэддок и Натан, стоя бок о бок, наблюдали за приближающимися офицерами. И вдруг Мэддок почувствовал, как чья-то большая тяжелая рука схватила его сзади за шею и потянула назад. Однако он не свалился спиной в мягкую траву, а продолжал падать, погружаясь в темноту, словно он выпал из лодки в соленое море. В какой-то момент его сердце сжалось от паники и мысли о том, что он, несомненно, схвачен дьяволом на свою верную погибель.
Затем, потрясенный, он почувствовал, что находится одновременно внутри и вне земли вместе со Стенелеосом Магусом LXIV, который держал его за шею, словно пойманного кролика.
Но то, что увидел Мэддок, настолько изумило его, что он тут же позабыл все гневные слова, которые собирался было высказать. Он увидел мир — тот самый шар, на котором он жил, — развернувшийся перед ним, словно рисунок в научной книге.
Он увидел все: перед его взором предстали картины, которые он не мог вообразить ни в трезвые, ни в пьяные дни своей жизни.
Он увидел холмы под землей, еще более неровные, искривленные, чем на земле. Он увидел, как они корчились, погружаясь внутрь. Он увидел, как горы расставляются параллельными рядами по направлению с севера к северо-вотку и с юга к юго-западу; ряды эти были ровные, словно борозда, проделанная умелым пахарем. Он посмотрел вверх и увидел угольные шахты, которые, как он наивно полагал, уходят глубоко вниз, а на самом деле они оказались не глубже следов от булавочных уколов. Он увидел и сам уголь, лежащий тонкими пластами, похожими на листья красивейшего из садовых папоротников.
Все это было перед его взором, и ничто не могло быть скрыто от него. Мир был ясен, как стекло, прозрачен, как спокойная морская вода. Однажды, очень давно, он сидел на краю дамбы в Кобе и смотрел вниз, в неестественно чистую воду Кельтского моря. Там он видел, как стайки мелких рыбешек мечутся взад-вперед, подхваченные медленными, тяжелыми подводными течениями.
Земля была невообразимо огромной. Она нависла над его головой, неожиданно грозная, словно готовый упасть валун. Он отшатнулся и упал бы в бездну, если бы Стенелеос не держал его крепко и надежно. Странный, чужеродный маг резко встряхнул Мэддока.