Паутина
Шрифт:
Одно было ясно: он разговаривал с ней, разговаривал много, а значит, жил.
Может, этого и достаточно, и не нужно тут никаких человеческих аналогий.
Тем не менее, чтобы она не привыкла к нему одному слишком сильно, он выдумывал для нее новых друзей и подруг, с которыми она тоже "знакомилась"
по телефону. Они читали ей сказки и стихи, рассказывали анекдоты и новости, жаловались на болезни и разные глупости мира, советовали хорошие книги и музыку. А иногда спрашивали и ее совета по какому-нибудь вопросу. Все это был Голос.
Позже он стал подыскивать для нее
Девушка больше не была одинокой и скованной. Благодаря Голосу она стала образованной и общительной, и теперь ее собственные успехи помогали ей.
Новые знакомства не ограничивались разговорами по телефону, и вскоре неплохая компания образовалась вокруг нее и расширялась уже не благодаря Голосу, а благодаря ей самой и ее друзьям.
Но лучшим ее другом оставался, конечно, Голос. Только вот встретиться с ним ей никак не удавалось. Он выбивался из сил, чтобы снова и снова придумывать, почему им нельзя увидеться - и придумывать так, чтобы ее не обидеть.
А c другой стороны, он не хотел оттолкнуть ее своей нереальностью. И он добился, чтобы она представляла его совершенно отчетливо. Для этого ему пришлось придумывать свою личность с точностью до мельчайших подробностей - начиная с болезней, которыми он болел в детстве, и преподавателей, которых он не любил в институте, и кончая родинкой на правом локте, сломанным на боксе носом, и любимым блюдом: им оказался майонез, который он добавлял во все остальные блюда.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ:
УЛИЦА МЕБИУСА
в полночь на безлюдной Дворцовой саксофонист такой маленький у подножья колонны спиной к мокрым улицам лицом к своему двойнику в полированном камне в асфальте отражения фонарей перевернутый город с собакой и уже непонятно который из двух инструментов эхо
(Виктор Степной, "Голоса тишины")
Клетка 20. ЛЮБОЛЬ
Мне снилась Мэриан. Я лежал на берегу моря, на пустынном песчаном пляже.
Была ночь. Море слабо светилось, отражения звезд шевелились на волнах.
Мэриан сидела рядом, закутавшись в клетчатое индейское одеяло. Она только что вышла из воды, с темных змеистых прядей капало. Я видел лишь контур ее головы, а ниже складки одеяла скручивались в такой бесформенный кокон, что казалось - мокрая голова на фоне звездного неба и вовсе сама по себе. На миг мне привиделось, что разноцветные клетки на одеяле - это кубики, из которых сложен игрушечный город-замок, а из-за города выглядывает спрятавшийся ребенок. Я протянул руку, пытаясь залезть под одеяло. Мэриан отклонилась и высунула из-под одеяла маленький кулачок с "фигой".
– Ты же спишь, негодяй!
– сказала она.
– Это точно, - ответил я, не открывая глаз.
– Но я тебя вижу.
– Ну и видь сколько
Она придвинулась и опустила мокрые кудри мне на лицо. Медленно повела головой в сторону... кончики волос пробежали по моим щекам, по векам. И обратно. Казалось, она рисует у меня на лице мягкими кисточками. Каждое движение ее мокрых волос вызывало в сознании тихую, прохладную вспышку света, раздвигающую пурпурный сумрак...
По ушам хлестнул удар штормовой волны, рев продолжался и продолжался, пока я привычным движением не прихлопнул будильник.
На улице одна за другой проезжали машины. Каждая плескала в окно светом фар, и вместе с этим светом тени деревьев проползали справа налево по стеклу, по потолку и исчезали, но вскоре опять появлялись справа со следующей парой фар - словно огромный невидимый дворник подметал фасад дома огромной невидимой метлой.
В промежутках между машинами наступала тишина, слышались редкие удары капель по жестяному подоконнику. Зубная боль зимы, очередная оттепель, точила сосульки. В комнате было жарко, теплостекло опять не успело отреагировать на резкую перемену погоды и отключить обогрев квартиры. Я почувствовал, что снова начинаю засыпать, и резко поднялся с кровати. В противоположном углу комнаты раздался шелест, в темноте мелькнуло что-то белое... "Крыло" - автоматически подумал я, вздрогнув. Блин, что за бред!
Я сделал несколько шагов в темноту. На полу белел знакомый прямоугольник рисовой бумаги с огромным тараканом, нарисованным черной тушью. Ну вот, а некоторые не верят, что тараканы умеют летать! Я поднял рисунок Франческо - раньше его подарок висел над столом - и заметил, что по полу раскидано еще несколько прямоугольников поменьше, и на один я уже наступил.
Когда я включил свет, оказалось, что все, приклеенное скотчем к стенам, за эту ночь отклеились - наверное, из-за потепления. Я не спеша обошел комнату, собирая и рассматривая новым взглядом эти листы - давно знакомые, но в то же время как будто забытые из-за их вечного присутствия в поле зрения.
Пара самодельных бумажных открыток с цветами. Репродукция "Большой Волны"
Хокусая. Рукописное стихотворение неизвестного автора, с которым я поменялся на последнем Фестивале Анонимов. Я прочел первые две строчки "небо не больше того, что поместилось в окне..." - и они показались мне более дурацкими, чем казались раньше. Два скользких на ощупь коврика из серии не имевших особого успеха настенных скринбуков: интерактивная карта мира и универсальный календарь-энциклопедия. Снова бумага - старая фотография Риты на фоне "Золотой горы" в петергофском Парке. И еще одна открытка, с чайками.
Я сложил свой урожай на стол, окинул взглядом оголившиеся стены и пошел в ванную. Включил холодную воду, плеснул в лицо, ощутив под пальцами многодневную щетину - это было неожиданно, словно я коснулся не своего лица.
Пожалуй, стоит побриться. Я выжал пенку на помазок, поднял лицо к зеркалу и посмотрел своему отражению в глаза. Венчик помазка, коснувшийся в этот момент щеки, отвалится от ручки и грохнулся в раковину, рассыпался волосками по всей ее белой нише, как сбитый одуванчик.