Pavor Nocturnus
Шрифт:
«Я лишь надеюсь, что моя пропажа станет для тебя подтверждением…»
Рост около 3,5 метров. Продольный разрез между предполагаемой грудью и животом. Сочится мутной вязкой жидкостью. Почему-то я был уверен, что ее я обнаружил возле уборной. И что это слюна, а разрез — рот.
«Рано или поздно ты все равно поймешь. Я верю, пап, что ты пытаешься изо всех сил. И у тебя получится — рано или поздно…»
Кошмарный сон. Я не мог нажать спусковой крючок, не мог пошевелиться. Не от ужаса. Просто понял: бессмысленно. Пистолет не навредит ему. Да и куда целиться? Я не видел головы, глаз. Может быть, сердца и других человеческих органов у него тоже нет. Бежать? Фил
«Я больше ничего не скажу, потому что сама еще многого не понимаю. А ты многому не поверишь, пока не увидишь это вживую…»
Боковые конечности расширяются, подрагивают на каждый гулкий шаг. Тот самый звук, который я слышал вчера вечером… Ближе и ближе. Мне было страшно. Животный рациональный страх, который я пытался подавить силой воли. Казалось, ничто не защитит нас. И я беспомощно ждал, пока оно подойдет — сначала ко мне…
«Я не знаю, где я сейчас, пап, да и жива ли вообще. И это не важно уже…»
Взмах конечностей. Я рефлекторно выставил блок, напрягся, ожидая удар. Насколько будет сильно? Может, и выживу… Слабое чувство радости: я узнал, кто настоящий похититель, пусть и слишком поздно. Закрыл глаза, слушая последние слова Алисии, почувствовал касание холодной липкой лапы…
«Уничтожь монстра, спаси наш город…»
Почему я до сих пор слышу это? Я все ждал удара, но ничего не происходило.
«И что бы ни случилось, пап, знай…»
Я глубоко вдохнул, будто не дышал минуту. Наверное, так и было… Вместе с этим открыл глаза: существо исчезло.
«… я люблю тебя».
[1] От исп. casita — дом, коттедж. — Прим. авт.
Армани Коллин
29.09.199 X г., 05:36 PM
Окраины города, неподалеку от лесопилки
Сначала мы неслись под двести лошадиных сил, пикировали между стволами, как ястребы, пока ветки царапали щеки, а корни ставили нам подножки, но это последнее, что меня волновало. Я гипнотизировал взглядом тропинку, полицейских на ней, и раздумывал, как на мне будет смотреться оранжевая роба — не знаю, как следы и клочки одежды, а по лужам пота и запаху страха меня можно было вычислить за километр. Между прочим, мне ничуть не стыдно, потому что шесть синих пятен бежали к лесопилке так, будто за это им грозила тройная премия, еще и с оружием наготове, а остальные плелись шагом и тщательно светили по сторонам, как маяки. Иногда полоса света пилила деревья вокруг, и мы прижимались к деревьям, как индейцы в засаде, или падали наземь. Сердце колотилось, как никогда до этого, я даже забыл, как молиться и кому, да и вообще память решила подтереть ту долгую минуту жизни — мне до сих пор не верится, как нас могли не заметить, не ночь же все-таки.
Мы прошмыгнули через дыру в заборе, будто та сама засосала нас, и я растерялся, мол, лучше гнать на его черно-бандитской машине или притвориться не при делах. Джованни все решил за меня, потащил за шкирку, буквально засунул на переднее сидение и появился с другой стороны за рулем. И все это с жуткой математической точностью и спокойствием, как если бы каждый день сбегал от полиции всех стран мира и там уже рука набита, а может, просто случалось что-то похуже. Кто-то из парней в форме должен был остаться у ворот лесопилки, но мы двинулись слишком
И вот едем по трассе, хвоста вроде нет, я смотрю на проплывающие холмы и фермы за окном, пытаюсь отделаться от воспоминаний обо всем этом. Салон тут просторный, но молчание давило со всех сторон, заставляло съеживаться и вариться в духоте собственных мыслей, как тушенку в банке. Джованни следил за дорогой, хотя взгляд то и дело стекленел, как у мертвых, и ему приходилось рассматривать машины по встречке, небо и даже билборды — какая-то техника, чтобы держать связь с реальностью и не потонуть в трясине мыслей. Наконец-то послышался длинный выдох слева, это стрелка манометра чуть опустилась.
— Может…
— Закрой рот!
Крепкое тут лобовое стекло, я думал, треснет от звуковой волны и напряжения, но в ушах все равно звенело ближайшие пять минут. Он еще больше напрягся, сжимал руль до белых костяшек, того гляди и вырвет с мясом — для меня, него и машины и правда лучше будет помолчать. Я уже плесенью начал покрываться, пока мы не выехали в центр города и на очередном мучительном светофоре он не сказал:
— Шесть лет… Мы не виделись шесть лет, а такое ощущение, что несколько дней.
— Видимо, в разных часовых поясах жили, потому что мне кажется, что это было где-то в другой жизни… И я все еще жду объяснений, если непонятно. Можешь даже начать с самого начала — какого черта одним прекрасным весенним днем тебя вдруг и след простыл?
— Хочешь знать почему? Хорошо. Я был нужнее в другом месте.
— Больше, чем своему лучшему другу?
— Да, — вот так просто сказал он и даже не покраснел от наглости. — Особенно когда этот друг вспоминает о тебе пару раз в месяц, а сам все чаще проводит время с девчонками. Ты даже не предупредил меня о переезде, и я узнал это через чужие губы. Мне порядком надоела твоя безалаберность, и я послал тебя к черту.
— Чушь какая-то!
— Нет, почему же — частично правда. Я всего лишь упростил.
— Слушай, мне плевать, кто завязал тебе язык — спецслужбы, мафия или секты. Просто скажи, почему не попрощался, не оставил записки, не написал мне, а просто исчез… Мог хотя бы позвонить и послать меня куда подальше.
— Не мог.
— Мог!
Он посмеялся, но как-то неприятно, потер переносицу и снова опустил руку на руль.
— Ты так и остался эгоистичным ребенком, который не может принять данное.
— Ага, до последнего не верю, что ты такой урод, каким выставляешься. Знаешь, сколько я думал о тебе, о причинах, перебирал все, что приходило на ум, от своей вины до похищения инопланетянами. И как скучал по тебе, рыдал девчонкой в подушку от тоски и страха за такого идиота, как ты.
— Просто пойми, что иногда жизнь предлагает выбор, и если я урод, потому что выбрал многих других, а не одного тебя, то повзрослей уже наконец.
Мне кажется, не будь мы в машине, точно подрались бы, потому как премудрыми словами и такой же рожей он напоминал мне отца. А от этих повзрослей да повзрослей хотелось высунуть язык, но я сдержался — много чести, его видят только близкие, а я все больше убеждаюсь, что он далекий, а то и недалекий вовсе. Я отвернулся к окну на добрую минуту и долго переваривал все это, выбирал, что сказать такое, чтоб мгновенный шах и мат и уже не отвертелся. Все спешили по домам до комендантского часа, хотя в такое время будут просто вопросы от полиции, но машин на дорогах немерено, и мы плелись то улиткой, то антилопой от нервов.