Pavor Nocturnus
Шрифт:
— Известно почему! — вдруг крикнул я, сам не ожидая того. — Что ж это вы, пригласили меня, а сами опаздываете!
— Как это так? Нет-нет, мы пришли вовремя, как и было сказано в письме. Честно, уже и не надеялись увидеть тебя сегодня, потому как не получили ответа на письмо.
— Чтоб я поступил так невежественно?! Какой вздор… Что ж, полагаю, по вине нашей ужасной почты произошло некое глобальное недоразумение. И все же нахожу странным, что не заметил вас. Хотите сказать, что вы пришли не только что?
— Да стал бы я тебя обманывать, Питер! Мы зарезервировали столик сразу же после отправки письма и сидим тут уже больше часа.
— Я… чуть меньше.
— Хм, возможно, мы отлучались: я делал заказ,
Он звонко, объемно рассмеялся, закрыв глаза и несколько откинув голову назад. Искренний добродушный смех напугал меня — я так долго не слышал его, что он показался мне странным, будто бы неестественным, хотя Роберт всегда отличался звучным низким тембром и способностью оставаться веселым в любой ситуации. Что удивительнее, он заразил и меня, несмотря на, казалось, временную импотенцию к радости (это была единственная искренняя улыбка в тот вечер), и, в конце концов, я последовал за бывшим одноклассником.
За столиком в правом крайнем углу нас ждали Отто Честер, тощий костлявый немец с серо-зеленым цветом лица, и Гилберт Люкс, обыкновенный, средний во всем человек, о котором можно сказать ровно столько же, сколько о воздухе: он просто есть. Первый выделялся красотой так называемой арийской расы, усиливая шарм одеждой: шарф обвивал шею даже внутри помещения, на спинке стула висело черное пальто, в каком он более всего походил на изображение смерти, а вблизи витал аромат дорогих духов и крема для туфель из чистой кожи. Он задумчиво глядел на сцену, покачивая бокал с вином, и изредка отвлекался на товарища, страстного любителя книг, и сейчас шумно листающего страницы одной из них; взгляд читал несколько строчек, после чего устремлялся в никуда, делаясь задумчивее и печальнее. Незнакомец вряд ли назвал бы их друзьями, поскольку они выглядели не роднее пассажиров поезда, а точнее, механизмами, которые двигались исключительно благодаря бездонной жизненной энергии Роберта Камплоу. Когда мы подошли к ним, Отто оценил взглядом сначала мою заношенную куртку, затем не менее страшного в тот час ее владельца, и принялся пылко обнимать, а Гилберт лишь поприветствовал в своей сдержанной манере.
Каково же было мое удивление от вида их столика, заполненного всевозможными закусками к пиву. Картофельные ломтики, куриные крылышки, сыр в панировке, охотничьи колбаски, чесночные гренки и луковые кольца, оливки, рыбные палочки, креветки и мидии во фритюре, всевозможные виды чипсов, сушеная рыба, фисташки и жареный арахис… Взгляд беспомощно метался от одного блюда к другому, и я судорожно собирал на тарелку все, до чего мог дотянуться. И это были лишь остатки, поскольку зачинщики банкета провели в баре около часа и их бокалы подопустели. Если бы мне сказали, что я неизлечимо болен, и перед смертью предложили желание, я бы потребовал подобное количество еды. Обилие соленого, острого, жареного, копченого вмиг приободрило меня, и я даже перестал проклинать подсознание за случившуюся встречу.
— А вот теперь узнаю нашего Питера. Все такой же здоровый аппетит, а?
— Простите, — сказал я, смутившись, впрочем, ненадолго, — но в последний раз я принимал пищу ровно в семь тридцать утра.
— Полноте, дружище, не стесняйся. И заказывай еще, мы-то уже вон как набили брюхи.
Нам принесли по пинте пива, Отто Честеру долили вина. Он покачал бокал, поднес его к губам, выпив ровно столько, сколько нужно для чувства вкуса, и сказал:
— Грустно… Как грустно, что собрались не все. Ведь мы — всего-то четверть класса.
— Одна пятая, — поправил Гилберт Люкс.
— Что ж, это еще печальнее…
— Вот же баловни! Жены, небось, заревнуют — женщин им подавай, жалуются они тут на сугубо мужскую компанию,
— Я ведь не это имел…
— Шучу я, Отто, шучу. Этого подступающая седина волос не отнимет уж точно! Где остальные, спрашиваете? На самом деле хороший вопрос. А ответ очень прост: пришли все, кто хотел. Я с большим трудом нашел адреса всех наших и разослал письма. И знаете что! Уже через день пришли отказы от Джейн и Клэр, потом от Люси и Дина и еще, и еще. Вот я и решил: а долой их всех! — Он с силой ударил по столу, отчего посуда вздрогнула, и я выронил ломтик жареного картофеля. — Если не получается собрать всех, то пускай это будут самые-самые, верно? Верно!
— О Роберт, ты настоящий друг! — сказал Отто. — Как бы не пустить слезу…
— Пустяки! Как там… Для человека нет ничего невозможного, а? Главное — желание, вот! Черт… Как же я чертовски рад, что все-таки мы все встретились. Двадцать лет прошло как пить дать… И вот мы опять сидим в теплой уютной атмосфере друг друга, как будто нам снова по шестнадцать, на носу экзамены и поступление в колледж, а вместо подготовки мы наслаждаемся беззаботными весенними деньками…
Правда, наши воспоминания разительно отличались: одни проводили время за участием в школьной жизни, написанием рассказов и стихотворений, или чтением книг, в то время как другие переживали болезненность матери, тратили силы на подработках, напрочь забыв об учебе, и тревожились о будущем… Правда, душевный Роберт говорил так красочно, живо, что невозможно было не представить романтичный пейзаж залитой лучами весны.
— Не обижайся, Питер, — продолжал он, — но мы уже потравили школьные байки, пока тебя ждали. Не все потеряно, значит, раз есть что вспомнить с улыбкой на лице, а? Помнишь, как Отто, нашего первого красавца школы, позвал «поговорить по-мужски» один… хм, как бы это выразиться… экземплярчик. А все из-за ревности к девушке, как это и бывает. Мы-то сразу поняли: речь у него поставлена намного хуже удара… Ох и страшно было до жути — а ну-ка, хоть и вчетвером для виду пришли, но все же!
— Что-то не припомню такого, — сказал тотчас же я.
— Было-было!.. А как Гилберт довел до белого каления нашего учителя физики, ох и злющую дамочку холерического темперамента? Нас-то она не так трогала — мы боялись ее, как огня, и ее это очень даже устраивало. И вот как-то раз она замечает у Гилберта в руках что-то свое, художественное под видом учебника…
— Жюль Верн, «Таинственный остров», — уточнил тот.
— А, да, да… Так вот! Сметая все на пути, она кинулась к его парте и кричала прямо в лицо все, что думала о тогдашних детях и нашем образовании в целом. Слюни разлетались по всему классу, ей-богу, до нас доставало! А он, наш вечно спокойный, как слон, товарищ, медленно, значит, закрывает книгу и… и говорит: «Вы что-то хотели?» — Роберт рассмеялся так сильно, что на нас обратили взгляды соседние столики. — Она так остолбенела от неожиданности, потом еще сильнее рассвирепела, раскраснелась и молча выбежала из кабинета за директором. И весь класс давай надрывать животы со смеху!
Гилберт Люкс многозначительно кивнул: все так, все верно, и иначе быть не могло.
— А после школы мы любили ходить в кофейню. Ты, Отто, занимал место у окна на мягком диванчике и писал стихи девушкам. Вот только у тебя каждую неделю была новая, и тому количеству строк позавидовал бы сам Блейк[1]. А ты, Гилберт, так разнеживался за чашечкой капучино, что нам приходилось силой оттаскивать тебя от книги. Они всегда захватывали тебя сильнее реальности… Обычно мы заказывали тыквенный пирог с корицей. Правда кое-кто частенько отказывался из-за пустого кошелька, а еще очень злился, когда мы покупали ему без спроса. Помнишь, Питер, а?