Печать Аваима. Порочное Дитя
Шрифт:
В один из дней она захватила на прогулку лютню, чтобы порадовать девочку, а заодно пригласила с ними Абеля, пока тот не успел засесть за бумаги. Ксатра на этот раз от прогулки отказалась.
За воротами стояло яркое осеннее утро. Солнце уже успело разогреть воздух, но камни оставались прохладными. Эстер привычно закинула лютню за спину и наслаждалась теплом и солнечным светом.
– Вы правда менестрель? – спросил ее Абель, когда они уже спустились в долину.
Эстер обернулась. Вне мрачных и полутемных коридоров травник
– Да, – легко улыбнулась Эстер.
Абель без прежней робости открыто и доверчиво улыбнулся в ответ, и от этой улыбки Эстер вдруг смутилась и порозовела. Она отвела взгляд и поспешила заполнить неловкую паузу:
– Есть здесь что-нибудь интересное? А то у нас каждый день одна и та же тропинка.
– Пойдемте, – позвал травник, – я думаю вам понравится.
Они миновали сады и по узкой тропинке поднялись на теплый солнечный пригорок в стороне от нависающей скалы. На южном склоне обнаружился небольшой палисадник: посыпанные камнем дорожки петляли между лохматых кустов мелких диких роз; здесь и там росли лекарственные травы и, нагретые солнцем, распространяли приятный аромат. В середине заброшенного садика была устроена скамеечка, а над ней перекинулась высокая арка, плотно увитая диким виноградом.
– Кто все это устроил? – удивилась Эстер, присаживаясь на резную каменную скамейку.
– Не знаю, – ответил Абель и присел рядом. – Я случайно набрел на это место несколько лет назад. Теперь стараюсь наведываться, когда бывает время. Мне здесь нравится, и никто сюда не заходит.
– Здесь и правда красиво.
Они не сговариваясь замолчали, любуясь окрестностями. Имилия увлеклась ловлей жуков, а Эстер, задумавшись, начала потихоньку пощипывать струны.
– Вы сыграете что-нибудь? – попросил Абель.
– Конечно, – охотно согласилась Эстер. – Что вам нравится?
– Я не знаю, – растерялся травник. – Может, пусть Имилия выберет?
– Хорошая идея, – улыбнулась Эстер. – Милая, хочешь какую-нибудь песню?
Девочка отвлеклась от жуков и подбежала ко взрослым.
– А ты умеешь? – не поверила она.
– Конечно, – Эстер погладила ее по голове, – что ты хочешь?
– Спой про маму? – с надеждой полушепотом попросила девочка.
Эстер ненадолго задумалась и после паузы уверенно заиграла плавную, нежную мелодию, а потом закрыла глаза и тихонько запела.
Засыпай, моя голубка,
В теплой неге, под крылом,
В этом свете лунном хрупком,
Над твоим склонюсь челом.
Я свои не смежу очи,
Буду сны твои хранить.
Буду Свет всевышний, отчий
О тебе всю ночь молить.
Чтобы был к тебе он ласков,
Чтобы миловал от бед,
Чтобы дремы были сладки,
Чтоб тревог простыл и след.
Я, к груди тебя прижавши,
До рассвета буду петь.
И
Над тобою буду бдеть.
Ты расти, моя голубка,
В теплой неге, под крылом,
В этом свете лунном хрупком,
Буду я тебе щитом.
Буду я тебе опорой,
Буду дружеским плечом,
Той сестрицею, которой
Все расскажешь о своем.
Осушу твои я слёзы,
На уста воздену смех,
Охраню девичьи грёзы,
Буду рядышком вовек.
Я, к груди тебя прижавши,
Заберу с души свинец.
В светлой грусти повздыхавши,
Провожаю под венец.
Ты лети, моя голубка,
Помаши с небес крылом.
В этом свете лунном хрупком,
Уроню слезу тайком.
Отступить с дороги гладкой
Настает и мой черед.
Сердце щемит грустью сладкой,
Отпустив дитя в полет.
А дитя, набравши силу,
Смело встанет на крыло.
Ты лети… Ты будь счастливой…
Но а мой уж вышел срок.
Я, к груди прижав ладони,
Вздох последний отпущу.
И теперь с небес бездонных
За голубкой пригляжу.
Ты лети, моя голубка,
Мой же путь лежит к луне.
И под светом этим хрупким,
Вспоминай ты обо мне.
Засыпай, моя голубка,
В теплой неге, под крылом,
В этом свете лунном хрупком,
Над твоим склонюсь челом.
Когда голос затих, она еще некоторое время, не открывая глаз, перебирала струны. А когда стихла и мелодия, мечтательно огляделась, все еще пребывая в своих мыслях.
Вдруг Имилия зарылась лицом в пеструю юбку Эстер и горько заревела.
– Ну ты чего? – растерялась девушка. – Мне мама ее пела.
– Маму жалко, – хлюпнула в складки Имилия.
Эстер застыла. Чувство вины раскаленной иглой воткнулось между ребер. Мечтательность мгновенно схлынула, и она с неприятной очевидностью поняла, что именно день за днем стояло на кону, и что она так упорно откладывала.
– Та женщина… – обратилась она к Абелю.
– Это не ее мать, – ответил травник. – Она привела девочку, когда деревня сгорела. Их только двое и осталось.
Эстер рассеяно погладила волосы Имилии.
– Но что-то ведь можно сделать для той женщины?
– К сожалению, нет, – развел руками травник. – Она больна, но не телом. В деревню после пожара пришли гунгояры, и эти двое… я даже не представляю, что им пришлось пережить. Когда они только пришли, женщина еще что-то понимала. Плакала часто. Звала кого-то. А сейчас уже и не различает, где находится.
– И она так и будет там лежать?
– Я даю ей отвар, так что она не мучается. Но душа ее умерла там, на пепелище, и теперь тянет за собой тело.