Печать Джа. Том первый

Углов Артем

Баненхайм был большим городом и для того, чтобы это понять, достаточно было открыть карту. Я специально купил её в одном из местных магазинчиков. Долго водил пальцем по линиям, вчитываясь в названия, но так и не смог отыскать Поморский переулок. Буквы двоились и наползали друг на друга, а от количества квадратов рябило в глазах. Их было много, слишком много.

Пришлось обратиться за помощью к половому. Тот указал на неприметный закуток в западном районе. Это была противоположная окраина города – место, где еще не доводилось бывать. Угодливый служка порекомендовал воспользоваться услугами транспорт. Увы, ценность сего совета я осознал лишь к исходу второго часа, когда от усталости загудели

ноги, а от избытка прохожих на улице и городского шума в ушах закружилась голова. Боги, как же замаялся… Я не был привычен к людскому муравейнику. В родном Ровенске можно было из одного конца в другой пройти и не встретить ни одного человека, здесь же толчея, что на рынке воскресным утром. А еще эти расстояния, шантру побери художника, рисовавшего карту. На бумаге все выглядело столь близким…

Западная окраина Баненхайма оказалась на редкость низкорослой. Здесь все чаще попадались двухэтажные строения с земельными наделами, огороженными высоким забором. Громко лаяли цепные псы, а дующий в сторону океана ветер доносил отчетливый запах навоза.

Чем дальше я шел, тем беднее выглядели строения. Появились срубы и дома, сделанные наполовину из кирпича. Всё как в далеком Ровенске: знакомые скаты крыш, почерневшие от времени брусья. Встречались и совсем причудливые фасады: гармошкой или ребристые, с полукруглыми навесами, свойственные для жителей южных островов. И окна к верху закругленные.

Булыжная мостовая давно закончилась, под подошвой сапог заклубилась пыль грунтовой дороги. На обочине появились дикие заросли кустарника, усыпанные незнакомой ягодой. Я с детства знал, как отличить съедобное растение от непригодного в пищу. Если растет у всех на глазах, и никто не рвет, значит плохое. Вона, сады в Заречье обдирали в начале лета, не давая яблокам налиться алым цветом. С них потом и дристали всем Кирпичным районом, усевшись по семеро в ряд. Зато халява.

Я сорвал подозрительную ягоду с куста. Поднес к носу и принюхался – ничего необычного, но попробовать не рискнул. Кинул через забор в черепичную крышу и зашагал дальше.

Указанный в объявлении дом долго искать не пришлось. На заборе висела специальная табличка: потомственный маг Вельферина. Странно, в Ровенске ведуньи в дополнительных указателях не нуждались. Любой встречный мог показать, где находится дом местной знахарки. А здесь целая вывеска с вензелями и рисунком в виде остроконечной шляпы и клюки. Палка-то к чему? Может бабка хромая?

Я постучал в ворота раз-другой, собрался было и в третий, но тут за забором раздался недовольный мужской голос:

– Звонок есть, чего тарабанить…

Лязгнул замок и сквозь приоткрытую щель показалась хмурая физиономия.

– Тебе чего?

– Я по объявлению.

– По объявлению?
– повторил мужик, явно туго соображая. – Ну если по объявлению, тогда проходи.

Странный у него говор: тягучий и напевный, словно у странствующего сказителя. И кожа ярко выраженного коричневого оттенка, особенно на руках и голом торсе, выглядывающим из-под расстёгнутой рубахи.

Он махнул рукой, мол айда за мной, и первым направился в сторону дома, стоящего в глубине сада. Я не стал закрывать ворота: если уж хозяин не удосужился побеспокоиться, то мне какой смысл волноваться. Да и не баронское это дело, работать привратником в чужом доме, особенно когда двое парней на скамейке сидят. Один завалился на бок, прикрыв глаза, другой наклонился вперед, сплевывая густую зеленую слюну. Не иначе, забористой гуткой закинулись. Зак с «Оливковой ветви» тоже любил шарики под губу закатывать, но никогда с них не плыл. Еще и по вантам лазить умудрялся.

Провожатый поднялся по ступенькам скрипучего крыльца. Открыл дверь и выдал громкую тираду на незнакомом языке. Подождал с пару секунд и заорал вновь. Наконец из глубины дома ответил визгливый женский голос. Я слов не разобрал,

но понял одно - ведунья к встрече гостей не готова.

– Жди здесь, - мужчина указал на лавку в сенях.

Ждать так ждать. Я сел, вытянув гудящие от долгой ходьбы ноги. Огляделся кругом, ожидая увидеть склянки с настоем или пучки сушеной травы, подвязанные к потолочной балке, но это была какая-то неправильная ведунья. Вместо лекарственных растений на верёвках висели доселе невиданные амулеты, выполненные из железа и разноцветных камешков. Пол оказался заваленным старой обувью и грудой тряпья, отдаленно напоминающей одежду. На полках белели черепа всех форм и размеров. Некоторые я узнал, тот же коровий доводилось видеть неоднократно. А вот какому чуду принадлежал вытянутый, с двумя наростами по бокам, больше похожими на пробивающиеся рожки?

Нельзя дома хранить кости умерших животных, в Ровенске об этом знал каждый ребенок. Особенно черепа - это считалось дурным знаком, способным навлечь беду. Неужели Вельфирина настолько могучая ведунья, что не боится силы мертвых? Пятое поколение, оно и понятно.

Половицы скрипнули и в проеме показалась женская фигура. Я аж вздрогнул от неожиданности, настолько она напоминала братьев-чернецов: в темном балахоне до пола и с накинутым на голову капюшоном. Я сощурил глаза, пытаясь разглядеть лицо. Против ожидания Ведунья оказалась молодой женщиной, а не древней старухой с клюкой. Симпатичной, с ярко выраженными зелеными глазами.

– Ты тот, кто пришел искать помощи Вельфирины?
– пропела она бархатным голосом.

– Да.

– Проходи, гость… не бойся.

Легко сказать, не бойся. От одного только вида ведуньи по коже пробирал мороз и начинал ныть калечный мизинец. Проклятые братья-чернецы мерещились повсюду.

В соседней комнате царила темень: пахло благовониями и травами. Занавеси на окнах были плотно задернутыми. И зачем, спрашивается, когда на улице светло? Не проще ли расшторить? На круглом столе горели свечи, а по центру на специальной подставке покоился прозрачный шар с пляшущими внутри светлячками. Неужели духи умерших животных - те самые, чьи черепа покоились в сенях?

Ведунья, вытянув вперед руку, провела ладонью над поверхностью шара и огоньки откликнулись, загорелись пуще прежнего

– Вижу, приключившуюся с тобою беду… Большую беду, грозящую погасить искру жизни.

– Точно, - пролепетал я, завороженный зрелищем танцующих духов.

– Алкуа поют о смертельном проклятии. От него я смогу избавить тебя.

Вздох облегчения сорвался с моих губ. Неужели долгожданная свобода? Наконец-то смогу сбросить петлю церковного аркана.

– Для этого тебе нужно…

Месяц поститься и не есть мяса. Не думать о женщинах, не стричь волосы, читать часовые молитвы Всеотцу и…

– … заплатить сто кредитов.

– Чего? – не понял я.

– Сто кредитов, таковы мои расценки, - голос сидящей напротив ведуньи утратил былую напевность. Стал вдруг резким и неприятным, как у рыночной торговки.

Признаться, я поначалу растерялся. Не то, чтобы ведуньи родного Ровенска работали забесплатно, но чтобы вот так в открытую требовать денег? Целительство считалось даром небес, который негоже выставлять на продажу. За него нельзя было расплачиваться звонкой монетой, как нельзя было уйти из дома ведуньи, не отблагодарив. Мясо и яйца, ткань и кожа, плетеные корзины и чугунки – каждый нес, что имелось и что моглось. А ежели в карманах совсем было худо, то помогали по хозяйству. Тишка неделю воду таскал и грядки от сорняков полол, пока бабка сама не выгнала, сказав, что хватит. Я забор правил на пару с плюгавеньким мужичком из числа бобылей, живущих на окраине. Помогали ведунье всем миром, потому как знали, случись что, и некому будет спасти. Молодая ученица сил толком не набралась, а другая знахарка жила в Заречье. Пока на подводах доберешься, да по распутице, сто раз помереть успеешь.