Печать скорби (Война за мир)
Шрифт:
— Выходит, я никогда не смогу доказать вам, что не был ни на какой вашей пустоши, а прилетел только сегодня утром, — усмехнулся Сварог. — Как бы я ни изощрялся в доказательствах?
Он ровным счетом ничего не понимал из того, что говорит рыжеволосая милиционерша. Далась ей эта пустошь! Что еще за пустошь? Снова Олегова?.. Но она говорила правду. А насчет закрыть Сварога на несколько лет — это враки. Но ведь как талантливо играет, чертовка. Не будь у Сварога детектора лжи, он бы мог и купиться...
— Это сущая правда, мистер Беркли, — сказала Дарья. — Все дело в том, что я доверяю своим глазам. На Олеговой пустоши незадолго до прилета вертолета с крупнокалиберной начинкой я видела именно вас, и в этом меня не разубедят никакие живописные
Зазвонил телефон на столе. Дарья подняла трубку. Долго слушала, не перебивая.
— Даже так! — вырвалось у нее. — И что говорят врачи? Ага, ага... Еще и это? И что потом? — И после паузы:
— А что Василий? Скверно, мальчики... Да, скоро буду.
Она повесила трубку. Взглянула на Сварога. И что-то поменялось в ее взгляде.
— Ну вот что, — сухо сказала Шевчук. — Враз стало некогда разводить с вами тары-растобары под сигаретный дым. Получены оперативные данные, что Ольшанский жив и здоров и чего-то там мутит в окрестностях Шантарска. Это усугубляет ваше положение несказанно. Не находите?
На этот вопрос Сварог ответил выжидательным молчанием. А чем еще ответить? Заметил лишь про себя, хитрая лиса зачем-то слила ему оперативную информацию, которую сливать не полагается ни под каким видом. Тем более — задержанным. И возникает вопрос: зачем слила? Знать бы еще, что за Ольшанский такой...
— Если невредимым и целехоньким оказывается человек, которого по самую завязку нафаршировали свинцом, который сейчас должен лежать и не рыпаться в морге третьей городской больницы — то чего уж говорить про связанные с вами, мистер, блин, Беркли, странности, — вздохнула Шевчук. — И сдается мне... Скажу больше, я нюхом чую.., все мое ментовское нутро и немалый жизненный и профессиональный опыт прямо-таки вопиет про то, что вы имеете прямейшее отношение к расстрелу на Олеговой пустоши и тесно связаны с проказами господина Ольшанского.
Ну, блин, и дела тут творятся...
— А еще бойня на трассе, — внимательно глядя Сварогу в глаза, напомнила Шевчук. — И бойня в «Золотой пади»... Или вы тоже к этому никакого отношения не имеете?
И что, простите, мог Сварог на это ответить?! В Африке, кажись, и то спокойнее было, чем в этом вашем Шантарске...
А Шевчук, видя некоторое замешательство Сварога и чуть ли не наслаждаясь этим, поведала более подробно о трупах на шоссе и в элитном поселке. По-прежнему внимательно следя за реакцией аресто.., извините, — задержанного.
А задержанный изо всех сил старался сохранить лицо.
«Это — второй, — окончательно уверился Сварог. — Это он, и никто другой. Выходит, он уже давно здесь и уже успел здорово наследить...»
И еще он уверился: раз этот второй запросто кладет трупы штабелями, то он и есть демон...
— Значит, так, — Шевчук по-кошачьи сузила глаза. — Мне глубоко плевать на вас, мистер Беркли, и на вашу английскую «крышу» в виде королевы и свободолюбивого парламента. Можете потом жаловаться в НАТО, писать в Страсбург и в ООН. Это мне фиолетово. Но сперва своего добьюсь я. И ты, масса Беркли-Шмеркли, выйдешь у меня отсюда только после того, как расколешься без остатка, до самого что ни на есть донышка. Скажу тебе по секрету, что ввиду особой важности преступления и особой тяжести содеянного, а также ввиду того, что дело взяли под личный контроль губернатор и наш представитель в Совете Федераций, мне негласно даны особые полномочия. Веришь ты или нет, но у меня в кармане карт-бланш, выданный мне, пусть и неофициально, но зато с очень больших верхов. Мне дали понять, что в методах
— Мне нечего добавить к тому, что говорил раньше, — малость подумав, сказал Сварог. — Отправляйте уж на свои семьдесят два часа. Да и в чем я должен признаваться-то?!
— Отправлю. Обязательно, — пообещала Шевчук. — А еще я, пожалуй, примешаю во всю эту историю немножко личного отношения и перегну палку там, где в ином случае, может, и не стала бы. Ты уж извини, иностранец, но я не привыкла, когда меня держат за дуру. Семьдесят два, говоришь? А знаешь, как ты их проведешь в отеле под ласковым названием «Эль-СИЗО»? Весело проведешь. Я тебе по блату выпишу путевку с сопроводительным листком в виде шепотка на ухо сержанту из охраны: мол, есть у нас серьезные подозрения, что сей гражданин как раз и есть тот самый злобный камышанский маньяк, который сперва насилует, а потом душит трехлетних девочек и которого безуспешно ловят вот уже второй год. И намекну, что ежели этого гражданина поместят в пресс-хату, то никому никакого урона в служебном плане не выйдет, а выйдет лишь сплошное благолепие и взаимная признательность. А к моим словам и даже полунамекам, знаешь ли, привыкли относиться со всей серьезностью — слишком давно тяну лямку. И свой авторитет зарабатывала исключительно горбом, а не каким-нибудь другим местом.
Шевчук снова закурила, на этот раз Сварогу сигаретку не предложив.
— Через семьдесят два часа у тебя, иностранец, очко превратится в проходной двор. А лучше сказать, в общественную парашу, и кишки будут свисать из него, из очка, как порванные провода. Я уж не говорю про выбитые зубы, сломанные ребра и прочую мелочевку. А когда тебе потом определят срок.., да-да, уж в этом ты не сомневайся, какую-нибудь статеечку мы тебе обязательно подберем, с этим у нас никогда проблем не было и не будет.., да вот хоть подельника твоему чернокожему другу из тебя сделаем, мол, на пару вы тех молодчиков на скамейке убивали, а ты еще и науськивал, идейно вдохновлял. И когда ты попадешь на зону с таким аттестатом, как разработанная задница... — Шевчук мечтательно закатила глаза. — Весь срок от параши ни на шаг не отойдешь. Понял? Или ты думаешь, на понт беру и не сделаю?
«Не сделает, — понял Сварог. — Именно что, мадам ажан, на понт берете». Но, если честно, МХАТ плакал по ней крокодиловыми слезами. У них тут что в Сибири, все менты такие актеры? Куда там Фрейндлих и прочим Тереховым...
И он сказал деланно усталым голосом:
— Да отправляй куда хочешь.
— Идет, — Шевчук загасила сигарету, вернулась за стол и нажала что-то на столешнице снизу. — Ладно... Как для иностранца и по женской доброте своей я сделаю для тебя одну поблажку, махонькую такую. Я оставлю тебе шанс все прекратить в любой момент. Затарабанишь в дверь: «Спасите-помогите! Готов во всем сознаться!» Спасут и помогут. Но только ежели ты и после этого начнешь лгать и запираться, тогда вернут тебя, голубка, назад, и уж кричи, не кричи...
Открылась дверь, и на пороге комнаты нарисовался конвоир. Шевчук сделала ему знак рукой подождать.
— И вот еще что... — Она замолчала, словно споткнувшись. Сварогу показалось — задумалась, говорить или не говорить. Но все же сказала:
— Твой чернокожий приятель, между прочим, сейчас тоже на пути в следственный изолятор. Или уже в СИЗО. Будете соседями.
— То есть как? — Сварог от удивления аж привстал. — Он же...
— Вот именно! Никто ничего не может понять. Укладывали на носилки и вдвигали в «скорую» полутруп. Который, пока везли в больницу, вновь превратился в здорового человека. Рана затянулась, и даже не замечено слабости, обязательной после такой кровопотери. Случаем не знаешь, в чем тут фокус?