Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)
Шрифт:
На следующую ночь, не желая вызвать его гнев, она оставила дверь приоткрытой и даже легла спать без одежды, чтобы облегчить ему задачу.
Но Педро Парамо больше не приходил.
Вот почему и по сей день, будучи главной над всеми служанками в Медиа-Луне, заслужив уважение и состарившись, она по-прежнему думает о той ночи, когда хозяин позвал: «Дамиана, открой дверь!»
И она заснула, представляя, как, должно быть, счастлива в этот миг юная Маргарита.
Через некоторое время – опять стук: на сей раз колотили в ворота, словно
Дамиана отворила окно и выглянула в ночь. Она ничего не увидела, хотя ей почудилось шевеление земли, как после дождя, когда в ней кишат черви. И еще – нечто вроде жара, исходящего от множества мужских тел. Квакали лягушки и стрекотали сверчки, однако ночь выдалась тихой. Затем в ворота опять постучали.
Свет лампы выхватил из темноты лица нескольких мужчин и тут же погас.
«Меня это не касается», – пробормотала Дамиана Сиснерос и закрыла окно.
– Слышал, тебя разбили, Дамасио. Как ты это допустил?
– Вам неправильно доложили, хозяин. Со мной все в порядке. И люди мои целехоньки. Я привел семьсот человек своих и еще горстку добровольцев. А произошло вот что: «старички» соскучились без дела и, заметив отряд голодранцев, решили пострелять. Только там возьми да окажись целая армия. Виллисты. Слыхали?
– Откуда они взялись?
– Пришлые с севера. Ничего после себя не оставляют. Всю округу наводнили, видать, почву зондируют. Крепкие ребята, этого не отнять.
– Может, примкнешь к ним? Я ведь тебе говорил: надо быть на стороне победителей.
– Я уже с ними.
– Тогда зачем сюда явился?
– За деньгами, хозяин. Устали мы на одном мясе, уже в горло не лезет. А в долг никто не дает. Вот мы и пришли, чтобы вы нас провизией снабдили, не то народ грабить придется. Если б мы по чужим краям скитались, то и сами были бы не прочь «одолжить» у местных; а тут у всех родня, совестно людей обдирать. В общем, денег нам надо, еды прикупить; обычные лепешки с чили – и те сойдут. А от мяса воротит уже.
– Выходит, теперь ты требовать вздумал, Дамасио?
– Ни в коем случае, хозяин. Я не ради себя – о парнях пекусь.
– То, что ты о своих людях заботишься, похвально, только деньги ищи в другом месте. Я и так уже дал с лихвой. Конечно, не мое дело советовать, но тебе не приходило в голову нагрянуть в Контлу? Иначе толку-то, что ты в революционеры пошел? Лишь дурак будет выпрашивать подачки. С таким же успехом ты мог бы возле жены сидеть да за курами приглядывать. Устрой налет на какой-нибудь городишко. Черт! Если ты рискуешь своей шкурой, пускай и другие лепту внесут. В Контле полно богатеев. Пощипай их чуток. Или они думают, ты нянчиться с ними будешь да их интересы блюсти? Нет, Дамасио. Покажи им, что ты не в бирюльки играешь, а серьезным делом занят. Тряхни их немного, и сентаво посыплются на тебя как из рога изобилия.
– Слушаюсь, хозяин. Я всегда знал, что могу рассчитывать на ваш добрый
– Что ж, воспользуйся им с умом.
Педро Парамо смотрел на отъезжающих. Перед ним, неразличимые в темноте, одна за другой проносились лошади. Дрожала земля. В воздухе висел запах пота и пыли. Когда вокруг снова замелькали огоньки светлячков, он понял, что мужчины уехали. Педро Парамо остался в одиночестве, похожий на еще крепкое с виду дерево с подгнившей сердцевиной.
Он подумал о Сусане Сан-Хуан, а затем – о молодой девушке, с которой только что переспал. О маленьком, испуганном, дрожащем теле и стуке сердца, которое, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. «Комочек плоти да и только», – сказал он и сгреб ее в охапку, пытаясь представить на ее месте Сусану Сан-Хуан – женщину не от мира сего.
С рассветом день постепенно оживает; медленно, со скрипом приходят в движение ржавые шестеренки старухи-земли: она вздрагивает, сбрасывая с себя темный покров ночи.
– Ты веришь в то, что ночь – вместилище пороков, Хустина?
– Да, Сусана.
– Но так ли это?
– Пожалуй, так.
– А разве жизнь не состоит из греха? Неужели ты не слышишь, Хустина? Не слышишь, как стонет земля?
– Нет, Сусана, я ничего не слышу. Мне это не дано, в отличие от тебя.
– Ты бы испугалась. Поверь, испугалась бы, если бы услышала то же, что я.
Хустина тем временем наводила порядок в комнате: несколько раз прошлась тряпкой по мокрым половицам, вылила остатки воды из разбитой вазы, бросила осколки в ведро, а цветы подобрала с пола.
– Сколько птиц ты убила за свою жизнь, Хустина?
– Много, Сусана.
– А бывало тебе тоскливо?
– Да, Сусана.
– Тогда почему ты до сих пор не умерла?
– Я жду смерти, Сусана.
– Если только за этим дело стало, так она скоро придет. Не переживай.
Сусана Сан-Хуан сидела, откинувшись на подушки. Ее руки были сложены на животе, как бы защищая его, а беспокойный взгляд бегал по сторонам. Она слышала легкое, будто от крылышек, жужжание над головой. И скрип колодезного ворота. Звуки, сопровождающие начало нового дня.
– Ты веришь в ад, Хустина?
– Да, Сусана. И в рай тоже.
– А я верю только в ад, – сказала Сусана и закрыла глаза.
Когда Хустина вышла из комнаты, Сусана Сан-Хуан уже спала, а за окном вовсю сияло солнце. В коридоре Хустина столкнулась с Педро Парамо.
– Как себя чувствует госпожа?
– Плохо, – ответила она, склонив голову.
– На что-нибудь жалуется?
– Нет, сеньор, ни на что не жалуется; так ведь мертвые не жалуются. Считайте, она уже не с нами.
– Падре Рентериа заходил?
– Был вчера вечером, исповедовал. Теперь бы уж ей причаститься, но, похоже, в немилости она, потому что падре забыл Святые Дары. Обещал принести сегодня до зари, но сами видите, солнце встало, а его нет. Значит, не смилостивился он над ней.