Пехота Апокалипсиса

Золотько Александр Карлович

Зал, лестница, коридор, спальня... Маша говорит-говорит-говорит...

Гриф подводит ее к кровати, Маша останавливается рядом...

Артем Лукич... сядет... так и так... если поможешь девочку... попасть в мой...

Фразы дробились, теряли смысл, превращались в месиво из слов, лихорадочно прыгающих, мечущихся суетливо и бессмысленно.

Гриф положил Машу в кровать, прямо на покрывало, не расстилая постель.

Придвинул стул и сел рядом.

Дом... в мой дом... моя система охраны записала, как это происходило... унижали и увозили мою дочь... не смог бы попасть

участковый инспектор...

Гриф окликал ее, гладил по руке.

Не могу выяснить ему срок и скостят меня били по лицу натравить на меня подох где-то на Территории...

Маша не кричала, не билась в истерике – просто говорила, торопливо, словно кто-то шептал ей на ухо эти слова, а она повторяла, задыхаясь, сбиваясь, перескакивая с одного слова на другое, словно не один человек, а несколько одновременно диктовали ей, заставляли повторять-повторять-повторять... Трое, пятеро, десяток... и темп нарастал, слова сливались в одно, бесконечное, болезненно пульсирующее, заполняющее мозг, комнату, замок, весь мир и дышащей опарой поднимающееся к звездам...

Гриф попытался не слушать. Даже встал с кресла и пошел к выходу, но уже у самой двери остановился, помотал головой, словно отгоняя наваждение...

Это был уже не один голос, Машин или ее матери, это уже пять или шесть мужских и женских голосов перебивали друг друга, сбивались на крик, на невнятное бормотание или шепот...

Грифу показалось, что мелькнуло знакомое «Гриф», он прислушался и снова – «Гриф».

Гриф не сможет... у него нет выбора... выманить Грифа... заставить его... Гриф...

И было невозможно понять – что именно относится к нему, к свободному агенту по кличке Гриф, а что к кому-то другому. Он слышал имена и фамилии, знакомые и совершенно чужие: Касеев, Пфайфер, Лукич, Николаев, Женя, Петруха...

Отсидеться... не будут же они прочесывать все, правда дядя Тема?.. не станут искать?.. ну что вы, преступник какой... ты поедешь завтра с этой Быстровой, не получится отвертеться... если не ты, пошлют ту же Натали с Зудиным, представь себе, что они срисуют и передадут... а когда дойдет до крови... дойдет-дойдет, даже не сомневайся, все уже подготовлено и срежиссировано... да не молчи, Алена...

Несколько радиоканалов сразу. Все радиосигналы сплелись в один тугой канат, слово за словом... и не девчонка лежала на кровати сейчас, а сломанный радиоприемник.

Гриф вернулся в кресло, закрыл глаза, напрягся, словно перед прыжком, попытался вслушаться...

Как взгляд из поезда, когда глаза тщетно пытаются уследить за проносящимися за окном столбами. Лес, дома, поля вдалеке видны четко и даже кажутся неподвижными, а вот столбы, черт побери, проскакивают, болезненно цепляют взгляд, каждый столб, как лезвие ножа, как бритва... Ты уже не хочешь на них смотреть, а они все терзают твой мозг невозможностью рассмотреть...

Успокоиться... успокоиться... Дыхание. Я никуда не тороплюсь, сказал себе Гриф. Произнес медленно, тягуче, пытаясь и весь мир сделать таким же медленным и тягучим...

Она говорит. Несколько голосов, несколько интонаций... зацепиться за голос. За один голос, не обращать внимания на остальные... пусть они текут рядом... Как обыкновенный свет, проходя

через призму, превращается в радугу. Каждый цвет – отдельно...

Гриф закрыл глаза.

Вот так. Хорошо. Вот так...

Да не зависит от тебя ничего. Так или иначе все произойдет, только если ты приедешь туда вместе с Быстровой, то сможешь поддержать хоть какую-то объективность. Просто не в Агентство нужно гнать картинку, а в Сеть, напрямую. Хотя... И тут ты ничего особого не сделаешь. Когда дело дойдет до крови, а до крови обязательно дойдет...

Это Пфайфер, вспомнил Гриф, тот пожилой оператор из Клиники. Он разговаривает с журналистом, Касеевым. Евгением Касеевым. Точно.

Они сидят в комнате – Касеев на диване, скорее лежит, чем сидит, а в кресле напротив – Пфайфер. Лицо Касеева покрыто испариной... крупные капли на белом, безжизненном лице... только глаза смотрят на собеседника с ненавистью... с яростью и отвращением...

Гриф видит их лица, слышит уставший голос оператора и тяжелое, надсадное дыхание журналиста.

Касеев лежит... сидит, заложив руки за спину... ему должно быть очень неудобно... так может сидеть... лежать только человек, у которого скованы руки,– картинка резко меняет положение, проворачивается, растет – и вот Гриф видит руки Касеева, налившиеся кровью, распухшие, зажатые древними стальными наручниками.

– Мне плохо,– сказал Касеев.

Выдохнул за два приема. Мне – вдох, выдох, вдох – плохо.

– Я знаю,– кивнул Пфайфер.

– Да что ты можешь знать, шкура... да...– вдох, выдох, вдох...– что...– вдох, выдох, вдох...– ты...– вдох, выдох, вдох...

– Тебе нужно потерпеть. Немного потерпеть.– В голосе Пфайфера забота и печаль.– Немного, еще пару часов...

– Па-ару часов! – выдыхает Касеев, и в голосе у него ужас и ненависть.

Невозможно ждать еще два часа. Целых два часа этой пустоты, остановившегося сердца, дыхания, застывающего комком в груди...

Два часа.

– Не нужно со мной разговаривать, просто слушай. Потом, когда врастешь, я отвечу на все твои вопросы. А пока – слушай. Тебе придется поехать... Да не зависит от тебя ничего. Так или иначе все произойдет, только если ты приедешь туда вместе с Быстровой, то сможешь поддержать хоть какую-то объективность. Просто не в Агентство нужно гнать картинку, а в Сеть, напрямую. Хотя... И тут ты ничего особого не сделаешь. Когда дело дойдет до крови, а до крови обязательно дойдет... Я не знаю, кто именно, но кто-то спровоцирует... подтолкнет. Они там в своей деревне совсем ополоумели, принимают и прячут космополетов. Представляешь? В наше время... В наше долбаное время...

Дело не в этой безутешной шалаве, Быстровой. Это она полагает, что все так классно придумала. Ни хрена подобного, ее подтолкнули... Направили на нужный курс... вот, как пулю. Кого интересует мнение и желание пули? Никого. Нужно, чтобы она ударила в нужном направлении, и все. Поразила цель. Хотя...– Пфайфер покачал головой.– Знаешь, мир стал похож на слоеный пирог, извини за банальное сравнение...

Касеев застонал.

– Хочешь пить? – спросил Пфайфер.– Я могу дать воды, если ты не станешь махать ногами, как прошлый раз. У меня есть еще наручники, могу сковать, но зачем?