Пехота Апокалипсиса

Золотько Александр Карлович

Из коридора послышался вскрик, шум, опрокинулся стул, что-то стеклянное разбилось.

– Поможет кто-нибудь? – спросил уверенный, можно даже сказать, веселый голос из коридора.– Тут доктору Флейшману плохо.

Голос, как оказалось, принадлежал мужчине лет тридцати в штатском. Но что-то было в его повадках эдакое... Военное.

– Что же это вы врачей своих не бережете? – спросил гость, после того как они поместили Флейшмана на свободную кровать.– Совсем его загоняли. Я ему – здрасьте, а он побелел,

задрожал и шмяк! Хорошо, что не головой об пол.

– А мы че? – попытался подхватить Пантелеймонов веселую нотку в разговоре.– А мы ниче! Мы тут сами болеем. А вы случайно не посетитель? Или комиссия?

Трошин молчал. Лежал на спине, внимательно смотрел на пришедшего и молчал.

И понимал, что, похоже, мысль сбежать из спецлагеря была правильной, но несколько запоздавшей.

– А на улице морозец! – сказал гость.– Такой бодрящий. И снежок с ветерком.

Если он желал начать разговор о погоде, то поддерживать его никто не собирался.

Пантелеймонов вдруг почувствовал себя лишним. К нему вот так не приходят. Его вызывают с глазу на глаз, принимают доклад и дают новые указания. Пришли к Трошину, понятно даже и ежу.

При чем тут доктор, правда, непонятно. Наверное, случайно.

– А я решил посетить ваш храм Гиппократа. Узнал, что есть двое заболевших, дай, думаю, выясню, как оно – выздоравливать.– Гость сел на стул.– Меня прислали с проверкой именно санитарного состояния...

Трошин устало вздохнул и отвернулся лицом к стене.

– Вот у вас что, например? – спросил гость у Пантелеймонова.

– Сотрясение мозга. Упал, ударился,– с готовностью доложил Пантелеймонов.

Он уже начинал чувствовать, что нечто нехорошее, грозящее проблемами и неприятностями, сгущается над головой, но продолжал играть свою роль.

– Легкое совсем сотрясение. Доктор сказал: еще пара дней – и уйду назад, к своим.– Пантелеймонов сел на свою кровать.

– Молодцом,– одобрил гость.– Зовут вас э-э-э...

– Сержант Территориальных войск Пантелеймонов, Григорий Иванович.

– А сосед ваш молчаливый?

Но тут подал голос доктор.

Он застонал, поднял руки к голове, сжал виски и снова застонал.

– Здравствуйте, доктор! – сказал гость.

– Здравствуйте, Алеша,– не отрывая рук от висков, ответил Флейшман.– Зачем вы здесь?

– А вы думали, что меня уже нет? – поинтересовался Алеша.– Нет, вы подумайте, братья, всего месяц как не виделись...

– Я бы вас вообще...– сказал Флейшман.

– Что – убили бы?

– Не видел бы.

– А вот с такими пожеланиями нужно быть поосторожнее. Вот так ляпнете – видеть не хочу, а глазки – бац – вытекли.– Алеша улыбался самым доброжелательным образом.

Самым что ни на есть.

Веселее, правда, от этой улыбки не становилось.

– Вот я имею куда больше оснований удивляться.– Гость стал

серьезным.– Ваша фамилия значится в списке пропавших без вести в результате событий двадцать пятого октября сего года. Из Клиники вас не эвакуировали и в Клинике не нашли.

– Меня вывезли на вертолете. На первом. Вместе с солдатами...

– Что вы говорите? И кто это видел?

– Вот вы... вы видели. Вы сами были тогда во дворе Клинки, когда нас грузили...

– Видел, но это мое виденье к делу не подошьешь. К тому же я тоже значусь пропавшим без вести. Но я дезертировал самым злонамеренным образом. А вот вы...

– Меня привезли сюда, высадили из вертолета, затолкали в местную гауптвахту, а потом, когда сюда стали собирать заключенных... извините, охраняемый контингент, меня из гауптвахты достали и определили врачом...– Флейшман закрыл лицо руками и всхлипнул.– Я не знаю, за что! Я не знаю, когда все это закончится! Я ничего не знаю!

– Вот, истерика,– назидательным тоном произнес гость и поднял указательный палец вверх.– Все глупости человек делает, впадая в истерику. Ибо истерика парализует наш мозг, сжигает волю и убивает чувство юмора. Пошутил я, доктор. Пошутил.

Флейшман сел на кровати, его губы некоторое время шевелились беззвучно, потом в груди заклокотало:

– Вы, Горенко!..

– Я – Горенко,– подтвердил гость.– А вы – Флейшман. А вот тот гражданин, гордо развернувшийся к нам задницей,– старший лейтенант Трошин, Алексей Петрович. Полагает себя очень умным и ловким. А вот от заточенного гвоздя, специалист хренов, увернуться не смог. Так, старший лейтенант Трошин?

Пантелеймонов осторожно встал с кровати и медленно двинулся к выходу.

Тихонько, чтобы никого не побеспокоить.

– Сидеть, Гриша,– не оборачиваясь, приказал Горенко.– Тебе идти некуда. Доктор тут, посетитель тут, поужинать вы уже успели. А если в сортир, то потерпишь.

– Я тут... это...– Пантелеймонов бросил быстрый взгляд на лампу под потолком.

– Если вы по поводу сенсора внутреннего наблюдения, милейший, то можете не переживать – я здесь с высочайшего соизволения начальника лагеря. Так что сидеть и бояться!

Пантелеймонов вернулся на свое место.

Горенко задумчиво потер руки:

– Так о чем, бишь, я... А, о шустром, но облажавшемся старшем лейтенанте Трошине. О вас, тезка. Слышите?

– Слышу.

– Замечательно, слух у нас функционирует,– обрадовался Горенко.– И даже речь иногда пробивается. Вы как себя чувствуете?

– Я залечиваю раны, которые, облажавшись, получил сегодня.

– Совсем хорошо. Молодец. Теперь не скажете мне, какого это черта вас сюда привезли?

– Не расстреляли, потому и привезли. Вмешался тут один, блаженный, отбил.– Трошин так и не повернулся, разговаривал, глядя в стену.