Пень
Шрифт:
вет полной жизнью, словно в стихии.
– А моя стихия – это море удовольствия! – сказал он ве-
село и заразительно засмеялся, не отвлекаясь от сервировки
стола. На нем уже стояли закуски, несколько бутылок вина
и соков. Женщина подняла тонкие темные брови, но не повер-
нула головы; она зачарованно глядела в камин. – Я люблю
все,
сивых женщин, ловить рыбу, ходить на охоту, собирать гри-
бы, париться в баньке, лежать на пляже где-нибудь на море,
вкусно поесть, до пота работать, – я жизнь люблю во всех ее
стихиях – в воздухе я птица, а в воде чувствую себя рыбой.
Спасибо предкам, оставили мне состояние, я могу жить в свое
удовольствие. Я только не люблю восходить, – боюсь высоты,
и не люблю заглядывать в бездны, – боюсь глубины! Я больше
по поверхности…
Он снова заразительно расхохотался.
Женщина оглянулась на него, но глаза ее оставались
печальными.
– Какая красивая жизнь у огня, ты заметил, доро-
гой? – неожиданно сказала она. – От самого возгорания до за-
тухания, даже когда он покрывается седым пеплом и лежит
где-то в углях, он все еще прекрасен; в нем преобладают осенние
краски – много красного и желтого. Но когда он в разгаре, когда
он находится на вершине своего торжества над поленьями, он
напоминает мне танец. Огненный танец!
Она вздрогнула. Эта мысль осветила ее прелестное лицо.
– О, нет! – отозвался хозяин от стола, расставляя тарелки
и бокалы, – жизнью огня я не хотел бы жить! И знаешь поче-
му? В его жизни нет покоя. Если уж огонь загорелся, его не ос-
тановишь. Его можно только уничтожить. Он горит до конца.
А покой для меня одно из наслаждений! Удить рыбку в утренней
тишине! Да и просто отдыхать… после хорошей работы, после хо-
рошей попойки, после хорошей ночи с приятной женщиной, да
мало ли… В моей жизни я часто делаю остановки! Нет! – доба-
вил он убежденно. – Нельзя гореть, метаться,
всю жизнь. Зачем? Для чего? Ну вот, у меня все готово! Прошу
всех к столу! – торжественно объявил хозяин. – И ты, Огонь,
подсаживайся к нашему шалашу. Я сейчас тебя перенесу!
Он взял лучину, запалил ее от раскаленных поленьев
и понес к свечам, стоявшим на столе в высоких серебряных
подсвечниках.
Свечи разгорались ровным, желтым, безмятежным светом.
Но светлее в гостиной не стало. Это был другой огонь, – пы-
лать, бушевать, метаться, рваться ввысь – было не для него.
Женщина глядела на огонь свечей как завороженная.
– Ах, растапливать воск не для тебя, Огонь! – воскликнула она,
и лицо ее впервые осветилось улыбкой, а в глазах заплясали искор-
ки. – Так в жизни… вместо того, чтобы пылать… мы плавим воск…
Хозяин удивленно поглядел на нее, будто впервые увидел.
– Что с тобой произошло? – изумился он немного растерян-
но. – Ты ослепительно хороша!
Она резко поднялась и пошла в прихожую. Хозяин изумленно
застыл с бутылкой вина в руке, глядя ей вслед.
– Прости меня, – сказала женщина, вернувшись, одетая
в свою белую куртку, – у меня ужасно разболелась голова, на-
верное, от дыма.
– Я сейчас погашу огонь! – кинулся хозяин к камину.
– Гасить уже нечего, я уношу его с собой! – донеслось
из прихожей; стукнула дверь и все стихло. Только саксофон, как
ни в чем не бывало, самозабвенно выдувал из динамиков весе-
лые звуки мелодии «Run Baby Run»…
Гордость
господь выбежал за ворота Рая и огляделся. Вечернее солн-
це готовилось опуститься за дальние горы и стояло низко;
слепило глаза. Он прислонил ладонь ко лбу и увидел на пыльной
дороге от Рая две маленькие фигурки; они удалялись.