Пепел и песок
Шрифт:
Возможно назавтра утром она сорвется вниз и разобьется под ногами очарованного школьника. Или старухи, которая будет нести закапывать в парк кошку, что умерла у нее ночью. Старуха! Стой! Брось кошку. Я приготовлю для тебя участь получше, судьбу поярче. Тише, Москва! Марк думать будет.
Через несколько мгновений весны была сочинена вся жизнь старушки.
Мои ладони становятся влажными. Сюжеты липнут к потным ладоням, как чешуйки воблы в таганрогской пивной «Клио».
Голень левой ноги ноет,
29
— Здравствуйте, чада мои! Зело отрадно вас видеть!
Катуар держит меня за руку, я ощущаю биение ее электричества. В дверях храма в уютной рясе стоит отец Синефил, улыбается, благословляет.
— Как величать сию дщерь? — Синефил греет взглядом Катуар.
— Катуар, — отвечаю я, вздымая хоругвь с ее ликом и именем.
— Доброе имя, хоть в святцах подобного и нет. Ах, как пахнет сирень в нашем вертограде! Мыслю — так же буйно цвела она в райском саду. Ну что, проходите!
В храме темно, только несколько пугливых свечей у холодных икон. Катуар сжимает мою ладонь сильнее.
— Я без платка, — шепчет она.
Отец Синефил легким жестом факира добывает из воздуха черный шелковый платок с алыми маками:
— Не тревожься, раба любви, раба божья, покрой свою голову. Из бутика платок, носить незазорно.
— Да, — Катуар усмехается. — Эту марку я знаю.
Катуар набрасывает легкий платок на голову, завязывает на затылке байкерский узел. Отец Синефил любуется ею, гулко восклицает:
— Красавица! Ты не актриса?
— Я диалогистка.
— Ишь, какие нынче диалогистки пошли! Кто родители?
— А почему вы так поздно тут? Всенощная давно закончилась.
— От ответа уходишь. Но я не настырный. Почему поздно? В саду работал, пионы сажал. Любишь пионы?
— Издалека. У меня на цветы аллергия. Кстати, Марк, когда будешь хоронить меня — никаких цветов в гробу, пожалуйста!
— Катуар!
Отец Синефил проводит рукой по маковой голове Катуар:
— Шутница. А что за буква на плече твоем?
— Холодновато тут у вас.
— Опять не отвечаешь. Ну, Господь с тобой.
— У вас есть пассатижи?
— У отца Синефила все есть в хозяйстве. Какой монастырь без пассатижей?
30
Через двенадцать минут мы с отцом Синефилом следим в саду, как Катуар, склонившись над перевернутым к небу колесами беспомощным Бенки, легко откручивает древние гайки и возвращает цепь родной шестеренке.
— Вот мастерица! — смеется отец Синефил. — Не феминистка ли часом?
— Не дай бог! — Катуар отвечает, не обернувшись. — Ну все, Бенки. Ты будешь жить. Только масло теперь нужно.
— Есть елей, — отвечает отец Синефил.
31
Еще
— Марк, с чем ко мне пожаловали? — спрашивает отец Синефил. — Не велосипед же чинить.
— Покажите нам кино.
— Давно такого от тебя не слышал. А какое?
— Решайте сами, я доверяю вашему вкусу и чувству момента.
Отец Синефил бросает шланг на землю, снимает с яблоневой ветки полотенце, вышитое по краям синими крестиками, подает его Катуар и молвит:
— Тогда голливудскую классику. Она хорошо идет майскими ночами. Не успел оглянуться — звезды и месяц унес утренний ветер. Так и живем на нашем закатном бульваре. Молимся и сострадаем. Но хватит праздно болтать и упоминать всуе имя Голливуда. В храм!
Мы входим в церковь.
Отец Синефил берет с алтаря пульт в золоченом окладе, нажимает на кнопку. Поверх царских врат с ласковым жужжанием спускается бледное полотно.
— Господи! — восклицает Катуар. — Что это?
— Экран, — отец Синефил чуть зевает. — Сейчас принесу вам стулья. Поп-корн не держим, только кагор. По стаканчику?
— Да, — Катуар смеется. — Я с радостью!
Когда отец Синефил удаляется, Катуар целует меня в счастливый висок:
— Кто он такой? Прикольный поп!
— Дщерь моя, я все слышу! — голос незримого отца Синефила заставляет дрожать пламя свечей. — Кино для меня — вторая религия. Прикола тут нет. Греха, впрочем, тоже.
Отец Синефил является с другой стороны — в одной руке он держит два складных стула с матерчатыми сиденьями и спинками, в другой вознес к куполу серебряный поднос с двумя рубиновыми стаканами.
— Аки звезды кремлевские! — отец Синефил смеется, и хохот звучит как чуждый орган в этом храме. — У меня добрый кагор. По шарам не дает, но дух укрепляет.
Он протягивает поднос Катуар, та берет стакан и вдыхает запах ночного вина.
— Что за нос у тебя, раба божья! — отец Синефил качает головой. — Чудо, что за нос! Достойный иконы. Ну, за кино!
Мы с Катуар отпиваем, благодать растекается по усталым венам.
— Господи, как хорошо! — шепчет Катуар. — Марк, любимый, как хорошо!
Со священным скрипом отец Синефил поднимается по деревянным ступеням на хоры и попутно вещает:
— Фильм недублирован. Переводить буду я.
На экране вспыхивает львиная морда. Непререкаемо рыкает, хоть святых выноси.
— Лев — есть символ евангелиста Марка! — распевно гудит с хоров отец Синефил. — Но в данном случае он означает иное…