Пепел к пеплу (сборник) -
Шрифт:
Мы одновременно поднялись наверх, обменялись пожеланиями спокойной ночи и тут же разошлись по комнатам.
Я сгреб в охапку подушку и плед, искренне сожалея, что не умею раскладывать пасьянсы, поскольку сомневался, что сумею заснуть на коротком бугристом диване… и тут в мои мирные размышления вторгся зловеще знакомый хрип.
Подушка из моих рук мягко упала на пол. Хрип длился, как мне оказалось, бесконечно, так что в легких человека давно должен был бы закончиться воздух. Едва прервавшись, он начался опять, смешавшись со стонами, на одной протяжной ноте, полной невыразимой
Предыдущие ночи дали мне кое-какую закалку: мне сразу пришла в голову идея позвать полковника, благо он сегодня остался в одиночестве. Подстегнутый следующим жутким, булькающим и свистящим звуком, я выскочил в коридор. Звук усилился, к стонам и хрипам прибавилось неясное бормотание… я почти уже мог различить слова…
Я кинулся за подмогой в спальню четы Эшби. Открыл дверь… и замер на пороге. Источник потусторонних звуков был здесь, в спальне! На постели в судорогах, пытаясь вдохнуть перекошенным ртом, бился лорд Эшби. Глаза его были закрыты.
Все мысли о привидениях и страх потустороннего вымело из моей головы. Я бросился к полковнику, по пути нечаянно отшвырнув склянку лауданума. Впрочем, уже совершенно пустую.
Тогда я не обладал никакими познаниями в медицине, и принялся просто хлестать полковника по щекам. Как ни странно, едва он открыл глаза, как хрипы по волшебству прекратились, и он задышал ровнее. Полковник попытался сфокусировать глаза на моем лице.
– Генри… снова пришел меня мучить?
Я попытался возразить, напомнить, что меня зовут Александр, спросил, как он себя чувствует, но лорд Эшби меня не слышал. Вернее, слышал, но не слушал, полностью находясь в своем, созданном лауданумом мире.
Постель во время его метаний совершенно измялась и сбилась, а подушки перекочевали вместе с одеялом на пол. Я поднял одну из них, так как в памяти всплыло, что при проблемах с легкими… или, может, с сердцем… страдальца надо устроить повыше.
Но реакция полковника была весьма странной: уставившись на подушку в моих руках, он залился истерическим хихиканьем.
– Хочешь напомнить… опять? Разве я когда-нибудь об этом забывал? Разве… разве я сторож брату моему?
И он снова захихикал, как сидящая в клетке обезьяна. Хихиканье оборвалось: он устало зевнул и протер глаза рукой.
– А ведь я не сплю три дня, Генри! Сколько еще нужно, чтобы я сошел с ума? Чувствую, немного, немного…
Тут голова его бессильно упала на простыни, но он сумел приподняться снова на локте и повторил:
– Разве я сторож брату моему? – свободной рукой он неожиданно крепко схватил меня за запястье и притянул к себе, вынуждая меня сесть на его постель.
– Ты забрал моего сына, – хрипло сказал он. – Рассердился на то, что я попытался от тебя сбежать? И верно – от Судьбы не сбежишь…
– Полковник!! О чем вы, я не понимаю?! – я отчаялся что-либо уразуметь из его бреда. – Отпустите меня!
– А почему ты меня не отпускаешь? – на удивление здравым голосом возразил полковник. – Хочешь услышать все снова?
И я, сидя на краю постели в холодной неосвещенной спальне, услышал признание лорда Эшби в убийстве.
* * *
Генри
Дни, когда всех интересовало только состояние здоровья Генри, а на него никто и не думал обращать внимания, превратили его подспудную неприязнь в настоящую ярость.
Однажды он увидел, что сиделка за чем-то вышла из комнаты Генри и, следовательно, брат остался один. Оглянувшись, он торопливо проскользнул внутрь: узнать, как брат себя чувствует. Но участливый вопрос замер, не родившись – Генри спал. Его брат долго смотрел на красивое лицо спящего… а потом накрыл его подушкой. Генри, ослабленный болезнью, сопротивлялся недолго.
Так он стал единственным ребенком своих родителей и будущим лордом Эшби, о чем давно мечтал. Но счастлив он не был – его стали преследовать странные приступы удушья, возникающие, едва стоило ему заснуть, – и тут же исчезающие при пробуждении. Бессонница то отступала, то возвращалась, и каждую ночь, ложась спать, он не знал, что его ждет. А если он и спал, то снились ему беспокойные сны, в которых он оправдывался перед кем-то безликим…
После женитьбы он продал свое поместье и переехал в Тодд-холл. И вначале все было замечательно, он в прямом и переносном смысле этого слова задышал свободно, полной грудью. Но… три года назад приступы возобновились, и теперь он полностью зависел от жены. Сын полковника умер в тот же день и в том же возрасте, что и Генри.
Эту чудовищную исповедь я слушал на протяжении четырех часов: потому что то и дело голос полковника слабел, глаза закатывались, и он падал в постель, а через секунду начиналась агония.
Я будил его снова и снова, вынужденный прибегать к самым жестоким методам: я держал в руке нож для разрезания бумаги и колол ему пальцы, бил по щекам, кричал, тряс, чтобы он проснулся. Он открывал глаза и продолжал с полуслова: сбивчиво, несвязно, торопливо; он удивлялся тому, что до сих пор не покончил с собой, и плакал о своей трусости… рыдания, беспомощные рыдания взрослого мужчины переходили в хрип, и снова я тряс его, бил по щекам, колол руки… Я не давал ему снова провалиться в сон, чувствуя себя при этом палачом.
Перед рассветом полковник в очередной раз пришел в себя и запричитал:
– Неужели я страдал недостаточно? Отпусти меня, умоляю!
Странное чувство охватил меня; мое горло словно оледенило, и чужим беспощадным голосом я произнес:
– Нет.
Полковник снова зарыдал.
– Поверь, нет ни дня, ни часа, чтобы я не раскаялся! Прости меня, брат!
– Нет.
Умоляю! – в отчаянии крикнул лорд Эшби. И в третий раз я ответил ему: