Пепел Клааса

Агурский Михаил Самуилович

1) все для «великих»;

2) все для «малых».

Первая точка зрения в данном аспекте является совер­шенно неприемлемой; прежде всего из соображений всех на­копленных тысячелетиями норм человеческого гуманизма, во-вторых, из-за отсутствия четких граней между «вели­костью» и «малостью».

Вторая точка зрения — эта точка зрения завистливой черни. Мы, люди двадцатого века, отлично знаем, к чему при­водит безответственная пропаганда этой точки зрения.

Разумеется, форма вышеприведенного опровержения очень примитивна, но здесь, как мне кажется, все же содержится печка, от которой нужно танцевать.

Но

повторяю, это краткое рассуждение приведено при сле­дующем допущении пропорции между «великими» и «малы­ми».

Постоянство убеждений, взятое даже в столь непродол­жительный отрезок времени, как жизнь отдельного челове­ческого индивидуума, представляется мне эфемерным и даже вредным принципом, отдающим интеллект отдельного инди­видуума во власть предвзятости и пристрастности и стес­няющим его развитие. Разумеется, это не значит, что не может быть таких понятий, которые не могли бы стать не­оспариваемыми принципами как в пределах жизни отдельно­го индивидуума, так и в пределах существования нескольких или даже многих поколений разумных существ.

Все это я говорю для того, чтобы показать, что я лич­но рад любой возможности подняться на следующую ступень познания и вместе с тем освободиться от ненужного хлама неверных представлений, владевших мной прежде. И поэто­му я глубоко благодарен тем людям, которые помогают мне в мучительном и трудном, но вместе с тем возвышенном про­цессе восхождения по бесконечной лестнице человеческого познания, где индивидуальное существование или гибель од­ного интеллекта в отдельности ничто, а все — это процесс развития интеллекта человечества в целом. Я даже начинаю думать, что ни жизненной силе — движителю развития при­роды в целом, ни интеллекту как фактору, присущему лишь разумным существам, не страшны никакие катастрофы, ни микроскопические, ни макрокосмические, ибо оба эти фак­тора — как целый, так и частный, — будут брать свое то в од­ном, то в другом месте эмпирически осознанной нами Все­ленной.

Особенно важным фактором в этом смысле является го, что время и пространство — это лишь формы нашего позна­ния материи, а вне нашего индивидуального сознания они не имеют смысла, ибо мир представляется лишь субъективной реальностью, и у нас нет никакой мыслимой возможности судить об его объективности.

Разумеется, эта точка зрения не отрицает эмпирически по­знанной реальности мира, которая всегда тем не менее будет оставаться субъективной, т.е. зависящей от субъекта, познаю­щего мир.

Отсюда проистекает то, что существуют, если брать их в идеальных, метафизических категориях, некая жизненная си­ла как свойственная всей органической природе (вернее, не некая, а по всей видимости, поддающаяся познанию), и ин­теллект как свойство разумного существования (также под­дающийся познанию). Эти категории, взятые вне времени и пространства, неразрушимы и присущи самой материи, со­ставляя с ней неразрывную связь.

Но, конечно, крайне важно отметить, что интеллект явля­ется частным понятием по отношению к понятию жизненной силы.

Отсюда-то и вытекают основы человеческой морали.

Дело, очевидно, в том, что я — это лишь форма индиви­дуального человеческого познания, в то время как все мы яв­ляемся проявлениями одной и той же жизненной силы. (Вам как биологу — это должно быть в особенности

понятно). Поэтому-то естественный источник морали, как учит древняя индийская философия, а за ней Шопенгауэр и Толстой, за­ключается в чувстве сострадания, которое есть не что иное, как интуитивное чувство идентичности и тождественности той части жизненной силы, которая заключена в нас лично, со всей остальной жизненной силой, разлитой не только в остальных людях, но и в животных и даже в растительном мире. Я думаю, что большинству людей это чувство в той или иной мере знакомо. А степень различия своего «я» от всего остального и есть мера того, что мы называем «эгоизм». По­этому наиболее возвышенные интеллекты не ограничиваю! чувство сострадания людьми, а распространяют его также на животный и даже на растительный мир.

Вот корни древа защиты «малых сих», зацветшего еще в Индостане и раскидавшего свои семена в древней Палестине, Греции, Китае, а затем и по всему земному шару.

«Я» это «ты», «ты» это «я» — вспомните глубокую и об­разную легенду Толстого о казни царя Ланлиэ.

Но если «жизненная сила» еще сто лет тому назад была понятием метафизическим, т. е. недоступным эмпирическому опыту (и в этом смысле я ее и характеризовал), то данные современной науки, а именно биологии, насыщают это поня­тием и эмпирическим содержанием, не лишая однако его и метафизической сущности.

Теперь известно, что жизненная сила в своих индивиду­альных проявлениях может отличаться степенью своей полно­ты, или вернее, напряженности. Жизненная сила заложена в каждый индивидуум в виде его генотипа.

И вот люди с определенным генотипом презирают людей с иной генной структурой, считая их существами низшего по­рядка и всячески желая их скорейшего и полнейшего унич­тожения.

Здесь выдвигается весьма разумный довод: нам известны лишь две полярные группы людей: явные гении, заслуживаю­щие всяческого одобрения и поощрения, а на другом полю­се — сумасшедшие, эпилептики и слабоумные. Ну, а те кто в середине, как отнестись к ним, где степень «великости» и «малости»?

Это вопрос крайне сложный, противоречивый и неопреде­ленный. Я бы не хотел останавливаться на нем в этом письме, хотя бы потому, что он мне самому еще не вполне ясен.

Но одно мне ясно: все люди и живые существа без разли­чия их интеллекта составляют проявления одного и того же жизненного начала. Если рамки моего «я» не представляют собой панцирь черепахи или улитки, то я в состоянии ощущать свое глубокое единство со всем сущим в мире, незави­симо от его, так сказать, фенотипа.

И называйте основу этого родства как хотите: Брама, Нир­вана, воля, жизненная сила, наследственность — суть дела от этого не изменится.

Все это наносит сильнейший удар по чисто материали­стическим концепциям, которые ввергают человека-одиночку в пустынный и хаотический мир кошмаров, обрекая его на бесследное уничтожение в страшном, безжалостном мире.

Так что не будем обвинять Лысенко как лжеученого и мошенника, ибо он, вероятно, будучи убежденным реалис­том, инстинктивно почувствовал полную непримиримость вы­водов современной биологии с последовательным материа­лизмом и категорически отверг первую. Но, разумеется, не может быть оправдания методам его расправы со своими про­тивниками».