Пепел Клааса

Агурский Михаил Самуилович

Хрущев встал на расстоянии метра от меня, а прямо на­против оказался Фрол Козлов! О, бамбук! Я опять вспомнил кремлевского ретушера. Козлов, с тонкими и сухими чертами лица, имел вид не то сутенера, не то гомосексуалиста, в то время как на правительственных портретах он выглядел как благообразный слесарь-инструментальщик.

Что касается Кириченко, я менее всего хотел бы встре­титься с таким человеком в не вполне безопасном месте. Высокий, с животиком, но в модных узких брюках, он был обладателем злых свиных глазок и мог бы легко сниматься в кино в качестве злодея. Впрочем, и Козлов мог бы претен­довать на ту же роль.

Вожди немедля начали играть кнопками на концентрато­рах, добытых с таким трудом. Козлов, поиграв (а он, кажет­ся, ведал в СССР промышленностью и наукой), задал глубо­комысленный

вопрос:

— А что это у вас там, переводчики?

— Да нет, — ответил я, — магнитофон.

— А!.. — понимающе заметил руководитель советской нау­ки.

Тут Сам решительно приказал:

— То же самое надо сделать в Оружейной палате!

— Пожалуйста! — засиял Вишневский.

Но интриган Кириченко отнюдь не хотел, чтобы мы пожа­ли столь лестное предложение Самого.

— А у нас в Киеве это давно есть! — выпалил он.

Клянусь, это было ложью. Ничего этого в Киеве не было. Доверчивый Хрущев охотно поддался на навет Кириченко и незаслуженно упрекнул нас:

— Что же это вы так отстали?

Свита удалилась. Началось междувременье, длившееся ча­са два. К пульту подступила кремлевская охрана и сама до­сыта наигралась клавишами, а седовласый полковник даже задал мне какой-то вопрос.

Спокойствие внезапно было нарушено. Подбежал дирек­тор ВДНХ Богданов, крупный мужчина, как и подобает чи­новнику столь высокого положения. Богданов явно утратил обычное равновесие. Он был как бы взлохмачен или же так казалось. Лицо Богданова было красным, а сам он был яв­но напуган. «Где Юрий Евгеньевич?» — волнуясь, спросил он. «Юрий Евгеньевич» был, как я уже говорил, министр Максарев, председатель Госкомитета по науке и технике и по сов­местительству председатель Главного выставочного комитета. Мы ничего не знали о его местопребывании, и Богданов столь же поспешно убежал, как и прибежал.

Лишь потом выяснилось, зачем Богданов искал Максарева, который, как казалось, должен был бы по рангу нахо­диться на банкете вместе с руководителями партии и прави­тельства. Максарев, который во время и после войны был одним из министров военной промышленности и сталин­ским фаворитом, считался противником Хрущева, который его постоянно третировал. ВДНХ-59 была использована про­тив Максарева следующим весьма примитивным образом.

Гвоздем выставки был павильон «Радиоэлектроника», пе­ределанный из старомодного павильона в здание из стекла и алюминия. Такое здание было в Москве в новинку. Одним из экспонатов нового павильона было давно снятое с воору­жения радиолокационное оборудование, которое будто бы (я не уверен даже и в этом) использовалось для обнаруже­ния косяков рыб советским рыболовным флотом. Надо знать советскую секретность, чтобы понимать, что если кто-то и решил передать в 1959 году на открытую выставку устарев­шую военную аппаратуру, то она, наверное, была не новее 48 — 49-го года. Когда Хрущев вместе со свитой вошел в «Радиоэлектронику», в одно из его ушей (со стороны ли Коз­лова, со стороны ли Кириченко) ему, видимо, шепнули, что рыболовецкая аппаратура является новейшим советским во­оружением, которое по злостному недосмотру Максарева готовы показать многочисленным шпионам, коими Москва просто кишела. На стенде была выставлена даже не аппа­ратура, а лишь ее макет со схематическим изображением принципа обнаружения рыбы. Быть может, дело было даже не в ушах, а просто Хрущев заранее искал повода распра­виться с неугодным Максаревым, и вся история с косяками была дворцовой интригой. Хрущев яростно набросился на не­го за выдачу государственных тайн. Павильон закрыли и два часа убирали стенд, скрывая его следы. Максарев же предпо­чел удалиться.

Когда начался банкет, Хрущев вдруг вспомнил о Максареве: «Где этот старый мудак?» Максарев был высоким ху­дощавым мужчиной, уже седым, но не таким уж старым. Вообще, он напоминал Барнаби Джонса, игравшего на аме­риканском телевидении частного детектива, много, правда, проигрывая Барнаби как в личном обаянии, так и в интел­лектуальных способностях.

Богданов носился по выставке как угорелый, спрашивая встречного и поперечного, где Юрий Евгеньевич. Наконец, нашелся кто-то, сообщивший Богданову, что видел Юрия Ев­геньевича в дальнем туалете ВДНХ. ВДНХ же

занимала ог­ромную территорию бывшего имения графов Шереметьевых, рядом с Останкинским парком.

Вскоре Максарев предстал перед Хрущевым и его собу­тыльниками. Ему не предложили даже сесть, и Хрущев понес его матом. Через несколько дней Максарева еще раз пони­зили. На сей раз его сделали председателем Комитета по де­лам изобретений, на этом посту он пребывал до недавней своей смерти, пережив Хрущева, но не пережив Брежнева.

Но торжествовать победу было рано — предстояло вынести дополнительное серьезное испытание. К пульту подошло еще несколько человек. Двух из них я знал по фотографиям. Это были тогдашний первый секретарь МК партии и секретарь ЦК Владимир Устинов [29] и председатель Мосгорисполкома Бобровников. Внешне они составляли полную противопо­ложность: брахицефал Устинов и долихоцефал Бобровников.

29

Не путать с Д.Ф.Устиновым (прим, автора).

У Устинова было жесткое и неприятное лицо, в то время как Бобровников был воплощенным добродушием.

Устинов по-хозяйски подошел к аппаратам и включил анг­лийский клавиш. Русский он резонно не нажимал. Левитана и так было слышно. Однако прошла минута, и Устинов недо­вольно спросил:

— А почему нет звука?

— Сейчас будет, — уверенно обнадежил я Устинова. — Анг­лийский текст короче русского, и он начинается позже.

Но прошла минута, а английского не было... Не было так­же французского и немецкого. Только Левитан говорил как ни в чем не бывало.

— Где звук? — злобно наседал Устинов.

Я заметался, почуяв неладное.

— Сейчас, сейчас, — бормотал я, полезши под стол, где у меня был внутренний (импровизированный) телефон, соеди­нявший с подвалом, где постоянно находился наладчик Жора, огромный рыжий детина.

Я снял трубку, но ответа не было. Устинов не отходил, вы­жидающе поглядывая на меня. Спас меня Бобровников (веч­ное ему спасибо!). Он дернул Устинова за рукав:

— Ты чего привязался? Пошли отсюда! — и увел недово­льного Устинова.

Бобровников был потом замешан в крупное дело о взяточ­ничестве с продажами квартир, но после того, как он спас меня от Устинова, я бы не бросил в него камень.

Я метнулся в подвал... и увидел апокалиптическую сце­ну. Но для того, чтобы ее объяснить, я должен привести не­сколько технических подробностей. По моему проекту одно­временное звуковое сопровождение должно было обеспечи­ваться четырехдорожечным магнитофоном. Таких магнито­фонов тогда еще не было, и по моему заказу была сделана специальная четырехдорожечная магнитная головка. Но Жо­ра и другие ребята не успели наладить усилители, и тогда в отчаянный момент мы решили использовать четыре обычных магнитофона, которые в спешке также не успели включить в схему автоматического управления. В подвале постоянно находился Жора, и как только нажимали основной клавиш пульта, он включал шнуры трех нерусских магнитофонов в розетки, так как русский текст включался автоматически.

Когда Устинов включил главный клавиш, Жора, как обыч­но, нагнулся, чтобы включить магнитофоны, но бессонная не­деля взяла свое: он свалился на стол и мгновенно заснул, свесив руки и ноги по обе стороны стола. Таким я его и застал и с трудом разбудил.

Прошло еще некоторое время, и из банкетного зала не­ожиданно выскочил официант. «Где у вас тут буфет?» — спро­сил он. В главном павильоне действительно был небольшой буфет, куда он тут же устремился. Оказывается, руководи­телям партии и правительства не хватило папирос «Казбек» и спичек. Официанты сделали несколько рейдов в буфет, а тем временем вестибюль Главного павильона начал напол­няться необычными людьми. Их было несколько десятков: высокие, солидные, все как один в шляпах. Они сгрудились в несколько групп, отдаленно напоминая «Афинскую школу» Рафаэля. Странным было только то, что у каждого из них на руке был наперевес плащ. Я принял эту группу за министров или замминистров, которым было не по рангу присутствовать на банкете, но которые должны были быть на открытии вы­ставки.