Пепел Клааса

Агурский Михаил Самуилович

Если бы в Албании проводились конкурсы красоты, Ли­ри Белишова вполне серьезно могла бы претендовать на то, чтобы стать мисс Албании, и, кто знает, каковы были бы ее шансы на звание мисс Универсум. Но, к сожалению, Лири Белишова не удовлетворяла условиям конкурса красоты. Она была замужем. Более того, она занимала высокий пост члена Политбюро Албанской партии труда. Вряд ли можно сомне­ваться в том, что ее внешние данные сыграли в этом нема­ловажную роль. Но эти же данные, как можно предположить, были и причиной ее преждевременной гибели. В 1959 году после посещения СССР она была внезапно арестована и рас­стреляна по приказу Великого Вождя Албанского народа Энвера Ходжи. Более того, это случилось, судя по докладу Хрущева, во время 22-го съезда партии, когда она была бе­ременна. Я видел Лири Белишову только один раз, вдобавок

издали, но при особых обстоятельствах.

Среди прочих дел я работал над созданием самого гран­диозного проекта ВДНХ — «Карты СССР» — в главном па­вильоне. Это было сооружение с несколькими десятками ты­сяч лампочек, изображавших промышленные объекты на тер­ритории СССР. Лампочки эти зажигались в три очереди, ос­вещая страну 1913, 1959 и 1970 годов. Одновременно вклю­чались четыре кинопроектора. Лично я был ответственен за одновременное звуковое сопровождение карты на четырех языках. Вся аппаратура управления была скрыта в отдель­ном помещении необъятного подвала. Ее соединяло с картой около тридцати километров проводов.

Работа над картой началась, как всегда делается в Союзе, поздно, и за несколько дней до ее сдачи трудно было пове­рить, что она будет готова.

Да собственно, что означала ее сдача? 25 июня на ВДНХ должен был явиться Хрущев со всем правительством... Ста­ло быть, в четыре часа этого дня все должно было работать, как часы. Иначе... иначе, как недвусмысленно заявил нам ми­нистр Юрий Евгеньевич Максарев, председатель Государ­ственного Комитета по науке и технике, а также председа­тель Главвыставкома, нам пришлось бы давать объяснения на Лубянке. То же самое подтвердила и Фурцева. Но главным текущим надсмотрщиком был все же директор Главного па­вильона Рылик, номенклатурный работник ЦК.

За неделю до сдачи стало ясно, что спать уже времени нет. Все были усталые, нервные, обозленные.

— Иду спать в бамбук! — неожиданно объявил незнакомый работяга, делая ударение в слове бамбук на первом слоге.

Неподалеку, в павильоне «Грузия», была небольшая бам­буковая роща.

— Никите Сергеевичу бородавку убирал.

— Бородавку?

— Я ретушер по правительственным фотографиям.

Не будучи в состоянии больше говорить, правительствен­ный ретушер удалился.

Близился заветный час. Накануне карта с тысячами реле, со звукозаписывающей аппаратурой и кинопроекторами еще не была даже опробована. Но уже приходила кремлевская охрана, составила список тех, кто получал право доступа в павильон во время посещения правительства. Карту, наконец, осмотрел цензор Главлита. Ему удалось выявить оплошности. Во-первых, некоторые лампочки отражали промышленные объекты, не упомянутые в центральной прессе и официальных справочниках, а во-вторых, он решил, что некоторые точки слишком уж отражают местоположение промышленных объ­ектов, так что враг, пожалуй, сможет использовать нашу кар­ту как источник разведывательной информации. Чертыхаю­щимся электрикам пришлось отключить десятки лампочек, а макетчикам — для дезориентации врага — срочно смещать некоторые лампы и заделывать образовавшиеся отверстия.

Лишь утром, часа в четыре, удалось, наконец, «прогнать» всю карту. К счастью, все оказалось благополучно. На круг­лом пульте карты стояли с трудом заказанные телефонные концентраторы. Нажимая одну кнопку, можно было слышать в телефонной трубке английскую речь, нажимая другую и третью — немецкую и французскую. Была, разумеется, и русская кнопка, но в зале гремел голос Левитана, так что русскую кнопку русскому можно было нажимать только из любопыт­ства.

После первого удачного опробования карты мы решили не играть с судьбой и оставить все как есть до прихода прави­тельства. К полудню павильон был оцеплен.

К своему удивлению, я вдруг заметил, как в подвал ввозят кухонную плиту... а затем ящики со странными бутылками необычной формы, — по объему примерно четвертинки, но об­витые проволокой. Как потом мне объяснили, правительство не пользуется обычными бутылками, чтобы избежать отрав­ления, а для откупоривания имеются специальные отмычки, в распоряжении особого лица.

Однако кремлевская охрана, оцепившая подвал, не дала мне возможности познать тайны кремлевской кухни более глубоко.

В Главном павильоне, как и в ряде других мест, например, в Большом театре, где время от времени появляется прави­тельство, есть специальные банкетные

залы, обычно запеча­танные и построенные с соблюдением всех предосторожно­стей. По традиции, вожди собираются там для братской выпивки. Туда же прибывает кремлевская кухня, ибо никому другому кормить вождей не разрешается.

В зале с картой, помимо обслуживающего персонала, уже толпился десяток-другой штатских. Выделялся среди них се­дой красивый мужчина, как мне потом сказали полковник, бросавший на нас пронзительные взгляды. До заветного вре­мени оставался час. Вдруг послышался шум, и ко всеобщему удивлению в зал вошел Ворошилов, сопровождаемый свитой, в которой я узнал секретаря Президиума Георгадзе. Старый маршал выглядел как свежий персик: загорелый, умащенный мазями и весьма бодрый. Обычно на портретах он выглядел гораздо хуже. Но не была ли это работа моего недавнего знакомца, искавшего покоя в бамбуке? Не получал ли он и его товарищи по ремеслу инструкции Хрущева представлять хрущевского врага Ворошилова одной ногой в могиле? На самом деле маршал был от могилы еще далеко. Ворошилов уверенной походкой направился к карте. Подобострастный Рылик дал знак включить карту. Вишневский нажал на кноп­ку, но... звука не последовало. Видавший виды Рылик пока­зал свое политическое мастерство, видимо, унаследованное им еще с приснопамятных 30-х годов, и, намеренно громко обращаясь ко мне и Вишневскому, спросил: «В чем дело? Почему оборудование не работает?»

Мы похолодели, но вдруг спасительный голос Левитана провещал: «В 1913 году...». Оказалось, что на магнитной ленте был слишком длинный ракорд, и нужно было время, чтобы он перемотался.

Ворошилов проявил неожиданное чувство юмора и даже известный философский ум, но прежде выяснилось, что он глуховат. Не удовольствуясь громовым Левитаном, он нажал кнопку и стал слушать русскую речь по телефону. Поиграв кнопками, старый маршал дождался на карте 1959 года и, пораженный множеством лампочек в отдаленных уголках страны, со странным сокрушением произнес: «Эх! Куда народ-то селить будем?» По-видимому, географические позна­ния президента по своей точности соответствовали точности карты. Но тут вспыхнул 1970 год, и Ворошилов обнаружил пророческие наклонности. Вздохнув, он сказал: «А где-то мы тогда будем?» Эта фраза могла означать многое. Быть может, он не очень-то верил в благополучие всего руководимого им народа. Так или иначе, молодой подхалим с дипломом ис­торического факультета МГУ, главный методист павильона Носков тут же показал себя способным соратником Рылика, замахав руками и ногами: «Да что вы, Клемент Еф­ремович! Да что вы!» По-видимому, это должно было означать, что Носков уверен в личном бессмертии Ворошилова. Но старого луганского слесаря, умудренного чистками и ис­чезновением целой партии в 30-х годах, да и вообще много повидавшего на своем веку, нелегко было провести. Он скептически посмотрел на ликующего Носкова и, хмыкнув «Эх, ма», покинул зал, где ему столь бестактно напомнили о бренности всего сущего. Он, кстати, и не дожил до рокового 1970 года.

Примерно минут через сорок послышался шум, и в глав­ный вход павильона вошел Сам. Было видно, что это царь, властитель. Несмотря на свой маленький рост, Хрущев выгля­дел величественно. Это впечатление усугублялось тем, что все вокруг него шли как бы на цыпочках, — он один шел сво­им ритмом. Откуда ни возьмись (с моего места не было вид­но всего вестибюля), появился исчезнувший было Ворошилов. «Ба! Ба! Ба!» — радостно воскликнул Хрущев, и оба вождя заключили друг друга в теплейшие объятия. Это было неза­долго до снятия Ворошилова, который, как потом выяснилось, был активным участником антипартийной группы. Быть может, Ворошилова вообще не пригласили на откры­тие ВДНХ, а он явился сам, без спроса. Что же касается хрущевского «Ба! Ба! Ба!», могу предположить, что Хрущев Ворошилова давно не видел и не ожидал встретить.

Расцеловав по-братски старого маршала, Хрущев вернулся к свите и вошел в зал.

Ошуюю и одесную семенили Козлов и Кириченко. Каждый из них владел одним ухом Хрущева и цепко за него держался, что-то в него нашептывая, боясь, как бы другое ухо не было злоупотреблено.

Все остальные вожди держались поодаль. Ильич Брежнев доступа к ушам еще не имел и семенил позади. На шее чле­на Политбюро Беляева, вскоре попавшего в опалу, сверкал вулканический чирей, залепленный пластырем. Замыкал сви­ту крысообразный Поспелов, он же Фейгельсон.