Пепел. Гори оно все...
Шрифт:
Тишина вернулась, томительная, тягучая, как смола. Она растянулась на долгие минуты, может, на полчаса, пока солнечные лучи не сдвинулись, оставив их в тени. Ни он, ни она не двигались. Не было сил.
– Тетя Аня знает?
– Не знаю…. она звонила, но я… она предупреждала, Дим. Мама единственная предупреждала….
– Позвони ей…. Может… она старше нас…. Она…. Может….
– Что она может, Дим? Что теперь вообще можно сделать? Если там любовь…..
И всё же Альбина, собрав остатки сил, взяла телефон с потрескавшегося кухонного стола. Экран моргал уведомлениями, и она увидела: три пропущенных звонка от мамы, вчера, ближе к вечеру. Потом звонки прекратились —
Мама… Она всегда любила Эльвиру больше — яркую, дерзкую, ту, что умела заполнять собой любую комнату. Но она была мамой. Мамой, которая дула на разбитые коленки Али, когда та падала с велосипеда. Мамой, которая обнимала её, когда зимний ветер пробирал до костей. Мамой, которая ночи напролёт сидела у её кровати, когда жар превращал мир в лихорадочный кошмар, и шептала: «Всё будет хорошо, моя девочка». Альбина набрала номер, и в этот момент поняла: ей нужно мамино тепло, мамины слова, мамина любовь. Пусть хоть мама не отвернётся.
Анна сняла трубку после первого гудка, будто ждала.
— Аля… — Её голос был мягким, но с ноткой усталости, как будто она уже пережила эту бурю вместе с дочерью.
— Мам… — Голос Альбины дрогнул, и слёзы, которые так долго жгли глаза, наконец хлынули по щекам, оставляя горячие дорожки на холодной коже.
— Я знаю, дочка. Уже знаю, — сказала Анна, и в её тоне было столько тепла, сколько Альбина не слышала давно.
— Она рассказала, да? — Альбина сглотнула ком в горле, чувствуя, как имя Эльвиры застревает на языке, словно яд.
Тишина в трубке повисла, тяжёлая, как свинец. Затем — глубокий, почти болезненный вздох.
— Мам, мне так… больно… — Альбина подняла глаза к потолку. Слёзы текли неудержимо, и она не пыталась их остановить. — Так больно, что я не могу дышать…
— Это пройдёт, Аль, — вздохнула Анна, и её голос стал чуть твёрже. — Вы с Артуром… вы ведь недолго встречались. Это не конец света.
Альбине показалось, что её ударили — не по щеке, а прямо в сердце, острым, холодным лезвием. Она замерла, всё ещё сжимая телефон, не веря своим ушам.
— Мам… — Голос сорвался, став тонким, почти детским.
— Послушай, Аль, — зачастила Анна, будто стараясь заполнить тишину. — Я понимаю твою боль, твою злость, даже зависть, но послушай: то, что произошло, было ожидаемым. Ты же видела, как они смотрят друг на друга.
— Ожидаемым кем, мам? Тобой? — Альбина вскочила на ноги, игнорируя боль, что прострелила колени. Её голос сорвался на крик, резкий, полный ярости и отчаяния. — Ты знала? Знала, чёрт возьми, и молчала?
— Не смей на меня орать! — отчеканила Анна, и её тон стал ледяным, как в те моменты, когда она ставила точку в спорах. — Я видела это с самого начала, Альбина. Они — как две половинки одного целого. Я предупреждала тебя, чтобы ты не строила иллюзий, но ты предпочла закрыть глаза!
— Мама! — Альбина задохнулась, её голос пресекся, как будто воздух закончился. — Неужели ты… О господи… Ты на её стороне?
— Эля любит Артура, Артур любит её, — устало, почти равнодушно произнесла Анна. — Лучшее, что ты можешь сделать, — принять это и жить дальше.
— Ненавижу… — вырвалось у Альбины, хрипло, яростно. Она не знала, кому это адресовано — Эльвире, Артуру, маме или самой себе. Слёзы жгли щёки, а огонь, что тлел в груди, вспыхнул с новой силой, готовый
— Прекрати истерику, — рявкнула Анна. — Что от неё толку? Эльвира — твоя сестра, Альбина. Радуйся, что она нашла своё счастье. Сейчас ты злишься, но со временем поймёшь, что всё к лучшему.
Дима, сидевший рядом, больше не мог молчать. Его глаза, тусклые минуту назад, теперь горели, как два яростных фонаря, полные гнева и боли. Он вырвал телефон из дрожащих рук Альбины, его пальцы побелели от силы, с которой он сжал трубку.
— Тётя Аня, это подло! — прорычал он, и его голос дрожал от ярости. — Эльвира поступила как последняя сука, и вы это знаете!
— Тем, что бросила тебя, Дима? — Голос Анны стал резким, почти ядовитым. — Ты правда думал, что она останется с тобой навсегда? Ты хороший парень, но ты не тот, кто ей нужен. Прими это и не лезь в их жизнь.
Дима швырнул телефон на стол, и тот с глухим стуком ударился о деревянную поверхность. Впервые в жизни Альбина видела его таким: его трясло от бешенства, от ненависти, от боли, которую он больше не мог держать в себе. Его кулаки сжались, а дыхание стало тяжёлым, рваным, как у зверя, загнанного в угол. Альбина смотрела на него, и её собственная ярость, смешанная с отчаянием, отражалась в его глазах.
А потом Альбина закричала. Её крик разорвал тишину, как вой раненой волчицы, у которой отняли всё, что она любила. Он был диким, надрывным, полным боли, что копилась годами, вырываясь теперь в бессвязных, хриплых фразах. Её тело била дрожь, слёзы текли по щекам, смешиваясь с пылью на коже, но она не могла остановиться. Она вскочила на ноги, шатаясь, словно пьяная, и её голос, сорванный, полный ярости и отчаяния, заполнил маленькую кухню, отражаясь от облупившихся стен.
— Никто! — кричала она, глядя на Диму, но видя перед собой лица матери, сестры, всех, кто отворачивался от неё. — Никто, Дима! Теперь я поняла… Всё поняла! Они никогда не видели меня! Никогда! Я для них — пустое место! Удобная, да? Всегда на подхвате, всегда с улыбкой, всегда готовая выслушать, помочь, подставить плечо! Но любить? Быть любимой? Нет, это не для меня! Это для Эльки! Для её сияющих глаз, для её смеха, для её… её чёртовой жизни, которая всегда важнее моей!
Она задохнулась, но продолжила, её голос дрожал, срываясь то на хрип, то на истерический смех. Она схватилась за край стола, чтобы не упасть, и её пальцы побелели от напряжения. Её взгляд метался по комнате, словно искал ответы в потрескавшемся линолеуме или в тенях на потолке.
— Мама… — Она сплюнула это слово, как яд. — Мама всегда любила её больше! Всегда! Я была просто… тенью! Тенью Эльвиры! «Аля, будь умницей», «Аля, не спорь», «Аля, Эля лучше знает»! А я что? Я старалась! Я верила, что если буду доброй, если буду любить, если буду… чёрт возьми, идеальной, они меня заметят! Но нет! Я — кошелёк, Дима! Опорная стена, которую можно пинать, пока не рухнет! А Паша… — Она захохотала, но смех был полон слёз, резкий, как звук разбитого стекла. — Паша! Вот мой уровень, да? Мой потолок! Быть с кем-то, кто меня использует, кто видит во мне только… что? Не любовь, не страсть, а просто… «Аля сойдёт»! Пашенька- вот мой потолок, Дима! Ты знаешь, как это было? Его звонки среди ночи, его сообщения, полные угроз, его тень за углом, когда я возвращалась домой! Я боялась, Дима! Боялась, а мама… мама сказала: «Сама виновата, Аля, не надо было его провоцировать»! Провоцировать! Я просто хотела быть любимой, а получила… это! Это мой предел, да? Это всё, чего я достойна в их глазах? Быть жертвой, быть использованной, быть той, кого можно бросить, потому что я не Эльвира!