Пепел
Шрифт:
– Узнаешь? – спросил Гинтулт, подходя к столу.
Сулковский подошел к князю с улыбкой неподдельной радости и по-братски расцеловался с ним. Они уселись на диван и некоторое время глядели друг на друга. Хозяин был еще молодой человек лет двадцати с лишним. Красив он был, как прелестная девушка, переодетая в мужской костюм. Длинные шелковистые кудри он зачесывал с белого лба кверху. Большие, удивительно выразительные глаза оттенялись чудными длинными ресницами. Маленькие усики украшали губы, на которых теперь играла улыбка. Но пока Сулковский не узнал товарища минувших битв, выражение его прекрасного лица и глаз было далеко не женственным. От них веяло пронизывающим холодом.
– Ты из тюрьмы? – тихо спросил он.
– Из тюрьмы? Ах да, правда. Но для меня это уже давнопрошедшие времена. Сейчас я, собственно, из Италии, то есть… – прибавил он с иронической улыбкой, – из Транспаданской республики.
– Прости, что
Князь задумался на мгновение, несколько смущенный неожиданностью вопроса, но потом решительно произнес:
– Нет.
– Мне жаль, что ты не произнес с такой же силой: да. Ведь ты в корпусе получил прекрасное военное образование. Не подумай, однако, что я хочу завербовать тебя.
– Боже упаси! Только… Откровенно говоря, мне уже надоела война.
Сулковский медленно повернул свою красивую голову, точно хотел этим жестом скрыть неприятное впечатление от этих слов.
– А мне еще нет. – произнес он немного спустя с холодной усмешкой.
– Мне не хотелось бы, чтобы ты меня плохо понял, – проговорил Гинтулт, разглаживая кружево своего жабо. – Я перестал верить в войну не из лени и даже не из трусости. Просто-напросто во мне угасла вера в ее великое назначение.
– Неужели?
– После долгих размышлений и раздумья я пришел к выводу, что всякая власть имеет свои недостатки, всякая система – свои хорошие стороны, а революции, даже самые желанные, – не что иное, как только замена, притом весьма дорогостоящая, определенных злоупотреблении и недостатков злоупотреблениями и недостатками иного рода, иного характера. Убить, – спокойно и равнодушно продолжал он, – одного человека из толпы за то, что он был плохим правителем, тираном, грабителем, обманщиком, стократ большее зло, чем его тирания, грабительство и обман. А из зла, которое больше прежнего, не может родиться добро. Так зачем же драться? Следовало бы действительно объявить жестокую войну, но только не людям, а самой тирании, самому грабительству, самому обману.
– Превосходно! Но как же это сделать, не задевая людей, вот этих самых грабителей и тиранов?
– Враг не особенно далек. Его надо искать в самом себе.
– Ах, дитя!..
Князь Гинтулт переменил тему разговора.
– Я слышал, – сказал он, – что в последней кампании ты был при главнокомандующем.
– Да.
– Так что ты успел познакомиться с ним поближе?
– Успел ли? Надо полагать… Хотя, – с улыбкой прибавил он через минуту, – мне очень часто кажется, что я его совершенно не знаю.
– Не слишком ли ты очарован? Ведь любовь ослепляет нас до того, что мы видим в красивой женщине столько тайн и таких…
– Разница заключается в том, что я не влюблен в Бонапарта. Я даже не принадлежу к числу его сторонников.
– Знаю, знаю. Но ты преклоняешься перед ним, как солдат перед солдатом, а это часто бывает сильнее любви к самой прекрасной женщине. Я знаю это по опыту. Я сам так любил.
– По отношению ко мне ты ошибаешься. Я хотел быть при нем, был и буду, если он не отстранит меня по другим причинам.
– Догадываюсь, догадываюсь…
– Совершенно верно. Он бережет свои громы! Крепко держит их в кулаке. Но я ведь имел возможность, да и сейчас еще имею, смотреть, как он их мечет, измерять силу удара, размах руки, блеск, острием циркуля чувствовать самую власть его над ними.
– Правда ли, будто он настолько доверял тебе, что ты от его имени отдавал приказы, какие находил нужными? Мне рассказывали в Мантуе, будто ты, с его разрешения, подписывал его именем даже свои распоряжения и приказы. Мне приходилось это слышать и тут в некоторых весьма влиятельных кругах.
– Да, правда. Это бывало в решительные минуты. Но все это вещи малозначащие. Так ты говоришь, что тебе война уже надоела, – произнес он вдруг задумчиво.
– Да, да. Я, по-видимому, не создан солдатом.
– Странно. Не создан солдатом. Мне просто непонятна такая натура. Я – только солдат.
– Ты, брат, ученый, а не солдат. Какой-то Квинтилиан, [196] делла Мирандола… [197] Разве это солдатское жилище – эти груды книг… Я уверен, что в апартаментах Бонапарта книг нет…
196
КвинтилианМарк Фабий (I в. н. э.) – римский ученый-педагог, знаток и любитель литературы, теоретик ораторского искусства.
197
Пико делла Мирандола Джованни(1463–1494), граф – выдающийся итальянский ученый эпохи
– Ты опять ошибаешься. Вот теперь, с пятнадцатого frimaire'a, [198] то есть со времени прибытия в Париж, после заключения мира в Кампо-Формио… [199]
– Ах, это Кампо-Формио, – ядовито засмеялся Гинтулт. – Жестокий он вам устроил сюрприз с этим Кампо-Формио; и это после стольких надежд, после стольких обещаний?
– Еще не кончены, не кончены расчеты! – воскликнул Сулковский. – Он жив еще, он еще не умер, и у нас и у него впереди еще многие годы. Насытит свое тщеславие почестями адвокатский сын из Аяччо [200] – и должен будет снова стать солдатом, который в нем сильнее, чем жажда славы. Но – к делу… Теперь он целые дни проводит один в кабинете, взаперти sur les cartes immenses, 'etendues `a terre. [201] Если он где бывает, то разве только в театре и то dans une loge grill'ee. [202] Все эти дни он ползает от карты к карте с компасом, циркулем и карандашом в руке. Там, в этой уютной комнате, рождается тайна, зреет, бродит и готовится претвориться в удар страшная мысль: напасть на берега Англии, слышишь! Железный поход на Лондон или на берега Египта… [203]
198
Фример– третий месяц французского революционного календаря (с 21 ноября до 21 декабря).
199
Кампо-Формио– деревня в Северной Италии, где был заключен мир между Францией и Австрией (17–18 октября 1797 г.). Австрия уступила Франции значительные территории в Европе, но в свою очередь получила часть итальянских земель, в том числе и Венецию. В Кампо-Формийском договоре, заключенном с побежденной Австрией, французская сторона обошла молчанием польский вопрос и Польшу. Это произвело тяжелое впечатление в легионах и среди польской эмиграции.
200
Адвокатский сын из Аяччо– то есть Наполеон, сын корсиканского адвоката Карло-Мария Бонапарта. Аяччо – главный город острова Корсики.
201
Над огромными картами, разостланными на полу (франц.).
202
В зарешеченной ложе (франц.).
203
Поход на берега Египта. – Речь идет о подготовке военной экспедиции в Египет, план которой Бонапарт предложил Директории. Египетский поход осуществился в следующем году; в него отправилась большая часть французской армии, действовавшей в Северной Италии в 1796–1797 годах. Поход, начавшийся в мае 1798 года под командованием генерала Бонапарта, закончился в общем неудачно для Франции.
– Да, об этом поговаривают. Так, значит, это правда?
– Я иногда бываю у него, когда он приглашает меня для расчетов, сопоставлений по специальным вопросам тактики… В его цифрах и расчетах, какие он на них строил, я уже и раньше видел только план нанесения удара Англии au coeur, [204] колоссальный замысел свергнуть ее с пьедестала неожиданным вторжением, раздавить могущество купцов и на развалинах олигархии зажечь огонь революции, чтобы научить свободе этот народ, которому только кажется, будто он свободен, потому что его в этом уверяют. Теперь уже этого нет. Я знаю уже другой план: возвратить французской нации наднильскую империю, вырвать у Англии орудие ее могущества. И еще одно, еще одно. Это второе est d'ecid'e dans son esprit. [205]
204
В сердце (франц.).
205
Решено в его уме (франц.).