Пепел

Жеромский Стефан

– Разве только вы одни страдаете, видя, что творится у нас на глазах, – шепотом заговорил он. – Разве только вы одни просыпаетесь по ночам от сожалений? Эх, дорогой мой! Я тоже сквозь жгучие слезы смотрел на все это, когда пришел с Garde de corps [188] электора. А потом, а потом! Но моя душа не привыкла к унынию, мои глаза не привыкли к слезам. Надо взять себя в руки. Подумайте вот о чем: эти легионы, эта толпа крестьян и мелкой шляхты – кто они такие? Беглецы из тюрем и дезертиры. Вы вспыхиваете гневом при одной мысли, что они на службе у Бонапарта делают то, что им предписывает приказ… А подумайте, что пришлось бы делать этим самым людям в австрийских войсках? Не лучше ли…

188

Личным конвоем (франц.).

– В тисках насилия, по принуждению, не по доброй воле!

– Нет больше доброй

воли! Бог дал, бог и взял. Выкиньте это из головы. Теперь надо бороться не на жизнь, а на смерть. Все нужно начать сначала и поднять бремя в десять раз тягчайшее! Сколько крови, страданий, трудов, славы впитают в себя чужие поля – кто угадает? Но кое-что останется. Из всех дорог, которые скрещиваются на распутье, одна поведет куда нужно! Жилы будут рваться, кровь брызнет из-под ногтей, но ничего не поделаешь. Нужно идти в вечный поход. В ниспосланных карах нужно все искупить и в муках создать величие духа. А о себе скажу только одно: меня найдут повсюду и всегда, пока есть сила в этих мышцах и кровь в этих жилах. Ничто не заставит меня свернуть с пути. Сотни обвинителей поносят меня за то, что я будто бы немец, что я еще знаменщиком учился у Морица Бельгарда [189] и умницы Блюхера [190] слепо повиноваться приказу, строить полки и вести их в бой. Мало того – жена у меня немка! Я – кондотьер! Ищу легкого хлеба и авантюр. Нет клеветы, которой они не возвели бы на меня. Я знаю, они опорочат мое честное имя. Они не пожалели для меня даже последнего заряда – обвинения в измене. Что бы я ни делал, все – за прусские талеры. Ну да бог с ними! Пусть наговорится Хадзкевич! Товарищи по несчастью,

189

Мориц БельгардГенрих, граф (1756–1845) – австрийский фельдмаршал; участвовал в войнах с Францией.

190

БлюхерГебгард-Лебрехт (1742–1819) – прусский фельдмаршал; участник войн против Франции. В дальнейшем во главе прусско-саксонской армии в 1815 году сыграл важную роль в нанесении поражения Наполеону под Ватерлоо.

… la compsgnia malvagia е scempia Con la quai tu cadrai in questa valle, Che tutta ingrata, tutta matta ed empia Si far`a contra te …. [191] —

как писал Данте в изгнании, именно здесь, в Вероне.

– Плюнуть с презрением.

– Но, с другой стороны, князь, тоже не очень большое удовольствие выстаивать у дверей французских вельмож, обивать чужие пороги, клянчить для своих солдат жалованье, сапоги, жалкую одежду, право на борьбу и право на смерть. Не очень приятно из сплетен о слабостях парижских и цизальпинских директоров узнавать, по какому пути следует идти, по каким потайным ходам и дорожкам. Идти по ним наугад, без передышки, днем и ночью, под гнетом тысячи забот и огорчений. Не высыпаться и недоедать, питаться и тешиться одной только надеждой. Разве я не мог пойти на службу к прусскому королю и искать его милости. Последнее свое гнездо, Пежховец, я продал. Теперь у меня остался только солдатский хлеб, которым кормился и мой отец. Кондотьер! Отправляйтесь, князь, в свой вояж, а то вдруг вам припадет охота отведать нашего хлеба и соли. А умный поэт говорит, что горек этот хлеб, «лучше не родиться!..»

191

…Сборище злодеев и глупцов, С которыми ты упадешь в эту долину И которые, неблагодарные, безумные и нечестивые, Ополчатся против тебя… (итал.)

Он посмотрел князю в глаза с иронической усмешкой и на прощанье пожал ему руку.

Дерзновенный

В месяц niv^ose [192] VI года республики на закате одного из пасмурных январских дней «гражданин» Гинтулт в закрытом одноконном фиакре направлялся на набережную Люнет. Уже месяц с лишком сидел он в Париже без дела. Князь знал его прежде, перед грозой. И теперь он долго осматривал этот город, точно совсем не знал его. Князь старательно избегал встреч с соотечественниками какого бы то ни было направления, как со сторонниками Барса, [193] так и Мневского, [194] которые, впрочем, в это время объединялись на решении созвать сейм. Все свое время он употреблял на то, чтобы заглянуть в самую душу республики, единой и неделимой.

192

Нивоз–

название месяца французского революционного календаря, декретированного в 1793 году. Нивоз (месяц снегов) – четвертый месяц года, первый месяц зимы (с 21–23 декабря до 19–21 января).

193

БарсФрантишек (ум. в 1799 г.) – варшавский мещанин, адвокат. В эпоху Просвещения (70 – 80-е гг. XVIII в.) один из деятелей партии реформ, публицист, автор проектов реформы положения мещанского сословия, городов и т. п. В 1793 году – президент г. Варшавы. Участник восстания Костюшко, послан был в Париж во главе дипломатической миссии; остался там в эмиграции, возглавляя умеренное ее крыло.

194

МневскийДионизий – деятельный участник восстания 1794 года на территории Великой Польши. В Париже примыкал к радикальному крылу польской эмиграции.

В этот день ему было как-то особенно не по себе.

Мокрый, холодный снег таял, заливал и грязнил улицы. Стены намокли, лица у людей были неприятные и как будто заплаканные. Сам князь продрог до костей, так что зуб на зуб не попадал. Весь этот мир, с которым он теперь знакомился, который, вернее сказать, вдруг раскрылся перед ним, события огромного значения, стремительное их течение, вести, ползущие из глухих углов, отголоски давних событий, все новые и новые тайные слухи, бесстыдные и отвратительные в своем бесстыдстве, – все это пошатнуло в недрах его души устои, которые он привык считать непоколебимыми, вполне определенными и неотъемлемыми. Они еще не пали, князь поддерживал их в эти тяжелые дни своей жизни, однако надвигались новые события, такие, на первый взгляд, как будто смешные, и мучили его ужасно. Правда, в душе он все время смеялся и давал волю своему острому языку, но шутке всякий раз сопутствовал бессильный вздох, тревожный и мимолетный, как тень. Все оставалось на месте. Мир не рухнул и не рассыпался в прах. Жизнь шла, мчалась вперед, ключом кипела от пробудившихся сил.

Уткнувшись в угол фиакра и закутавшись в плащ, князь смеялся, глядя на бегущих по улице, съежившихся от холода прохожих. В голове его мелькали обрывки картин, которые он видел где-то далеко отсюда. Какой, однако, он сделал огромный скачок из одного конца света в другой! Порою в памяти проносились страшные, невыносимые, отвратительные видения. И тут же тянулись вереницы мыслей, пробудившихся в уме под впечатлением газет, прочитанных в Париже, новых разговоров и картин, спасительные силлогизмы, неотразимые, как острые шпаги, но вдруг разлетавшиеся, словно они были рождены из пепла. Из глубоких недр души выплывало незнакомое до сих пор, обманчивое чувство усталости, за которым ^o сущности скрывалась все возраставшая тревога.

Экипаж остановился у ворот дома известного часовщика Брекета, и князь брезгливо ступил на залитую водой мостовую. В вестибюле он нашел портье и обычным своим высокомерно-вежливым тоном потребовал, чтобы ему указали квартиру князяСулковского. Стоявший перед ним заспанный и грязный человек так странно посмотрел на него, что князь словно очнулся от сна.

– Князь Сулковский? – вежливо переспросил портье, причем любопытные глаза его принимали все более лукавое, собачье выражение.

– Князь Сулковский, – повторил Гинтулт, смерив его взглядом, – aide de camp [195] генерала Бонапарта.

– Да, да… генерала Бонапарта… – пробормотал тот.

– Что вы говорите, гражданин?

– Да что же я посмею говорить о великом генерале Бонапарте? Князь у него служит адъютантом – хе-хе…

– Князь, настоящий князь.

– Что за шутки! У того самого генерала Бонапарта, который не далее как два года назад… приказал своим солдатам стрелять из пушек в народ…

195

Адъютант (франц.).

– И разбил четыре неприятельских армии.

– Пропади он пропадом со своими победами! Четыре армии… Какое мне до них дело? Вот эта рука раздроблена осколком картечи… Он приказал подкатить пушки к Тюильри! Этот самый генерал Бонапарт…

Князь не стал его слушать. Охваченный непреодолимым чувством гадливости, он боялся, что в порыве раздражения может дать пощечину этому портье или плюнуть ему в наглые глаза, и поэтому быстрым шагом направился к лестнице. Князь сам отыскал в потемках указанную ему дверь и постучался. Ему долго не открывали. Он стучал все сильнее, пока, наконец, не послышались шаги, и кто-то повернул в скважине ключ. Князь вошел в такую темную комнату, что с трудом разглядел стоявшего перед ним человека.

– Я хотел бы видеть гражданинаСулковского, – процедил он сквозь зубы под наплывом внезапно вспыхнувшего неясного чувства не то гордости, не то страха.

– Кто хочет его видеть?

– Один… поляк.

Человек удалился. Вскоре он вернулся, неся в руке свечу. Князь пошел за ним по холодным и темным комнатам. Отворив последнюю дверь, солдат пропустил его и ушел, унося с собой свечу. В углу обширного салона сидел на диване молодой мужчина в военном мундире. Увидев вошедшего, он поднялся и остановился в ожидании, не двигаясь с места.