Пепел
Шрифт:
– Я ранен, Сашенька, я!
– Вы? – сестра Александра внимательно оглядела штабс-капитана. – Где, куда?
– В душу, Сашенька, в душу! И не оглядывай ты мою шинель. И я не просто ранен, я убит! Так замечательно «заправился» и так отвратительно протрезвел. Разве это не рана? И разве эти мерзавцы не убийцы? И ожить нечем. А если еще в штабе этого вертлявого военморминюста увижу – пристрелю! В спину, по подлому пристрелю, не екнет!..
– Ваше Благородие, а что если ожить святой водичкой от Живоносного источника?
– Ну-у, это… а у тебя есть?
– Есть. Я ж утром в Федоровском соборе на службе был, водичку освященную взял, как раз всем нам здесь присутствующим по чашечке хватит…
– Это ж сколько воды надо? – спросил штабс-капитан.
– Так ведь разбавляет! Капля – она море освещает. А без этой водички и дынек наших хлоповских бы и не было. Какие ж без нее дыньки-то под Москвой!?
– Постой, – барон Штакельберг всей своей избыточной пытливостью упирался в Ивана Хлопова. – Так московские хлоповские дыни – это от твоего родителя? Ты его сын?
– Ну да.
Штакельберг качнул головой с улыбкой:
– Когда в первый раз их отведал с Царского стола… имел честь быть приглашен… до войны еще, в Москве, на трехсотлетних торжествах в свиту я был включен. А ведь вот в это время мы в Москве были… нет, попозднее, до Москвы, помню, кругом ехали, через Владимир, Кострому…
– В Москву приехали 24-го мая, – сказала сестра Александра.
– О, а ты среди встречавших была? Пол-Москвы-то точно было.
– Нет, среди приехавших. Нас пятерых из сиротского приюта Государыня взяла в свою свиту.
– А, да, помню, помню, были девочки. А ведь не узнал бы тебя сейчас.
– Ну, еще бы! Мне ж только десять лет минуло.
Тут Иван Хлопов протер глаза и удивленно уставился на сестру Александру.
– Ну вот, как отведал я дыньки-то хлоповской, едва язык не проглотил. Это, доложу вам – нечто!.. ни с чем не сравнимое! Сам Хлопов и разносил их нарезанными. А я ж не знал, откуда дыни, думал, из какого-нибудь Занзибара, из Южного полушария, там ведь как раз конец осени, поздний урожай собрали… – и еще подумал, – эх, гниль наша поганая! В какую ж, думаю, копеечку влетела доставка этой вкуснятины к Царскому столу!.. А оказывается, они на Рогожском рынке не дороже огурцов… А Государь, улыбается Своей всегдашней улыбкой... Эх, последний раз ведь сегодня Его видели! Ну, Он и говорит: «Что ты выращиваешь их, это, конечно, чудо. Расскажи, говорит, про второе: как ты их сохраняешь?» Ответ дословно помню: «На ремнях-с. Провесные дыньки что твой балык. Ну и полынька там, и еще кой-какие травки в подвале навалены – помогает. Так до Николы вешнего, а то и до Троицы вместе с яблоками и доходят, яблоки лежа, дыньки навесу…» Сейчас-то как у твоего родителя с дыньками?
Иван Хлопов пожал плечами:
– Приеду, узнаю, давно не был. Да чтоб нынче доехать-то – целое дело! Прямо у Федоровского, выхожу, думаю, все, еду. Так куда там! На какой-то патруль нарываюсь – студенты с повязками, с бантами, у одного маузер вот этот к заднице прислонен, у другого винтовка. Почему, говорят, без банта и не на процессии? Ну, пока что не монах, пришлось им объяснить по непечатному – почему. Они на дыбы, ну а я тоже. Разоружать пришлось, там только мордобоем обошлось… этот маузер я в Неве не утоплю… Ну, думаю, а не застрял ли тут и Его Высокоблагородие со своим дубиноклем?..
– Да! – встрепенулся штабс-капитан. – Ты ж вон того биноклем уложил, такой аппарат угробил! Я ж уже целился в него.
– Аппарат я не угробил, аппарат в порядке. Фирма «Цейсс» не валенки валяет.
Полковник смотрел на сестру Александру, которая стояла как раз «вон над тем» матросом, что своей разбитой головой подтверждал
– Когда вы, Рудольф Артурович, дыни ели, нас по Москве экскурсировали, мы отобедали раньше… Нас было человек двадцать девчонок: институтки, из школы нянь, мы, приютские. Я в Москве первый и последний раз была. Я была поражена, насколько она лучше всех, лучше Могилёва, лучше Питера, даже лучше Царского!.. А больше я и не была нигде. Я вот думаю… Ой, думать не умею, а вот все говорю, что – думаю… Вот у меня любимая чудотворная – наша, Могилёвская. Но все равно Московская Владимирская – Она… Она – чудотворней, чем все! Ой, ну не так говорю, но… ну, Могилёвская наша это вроде как комкор, на нашем участке фронта, а Она, Владимирская – Главковерх. А где Главковерх, там его ставка, а, значит, и столица! А наш Могилёв, с тех пор как там была Владимирская, Государь и их Ставки – был столицей Российской Империи! Был, а вот теперь весь вышел… Ну вот, ведут нас по столице Российской Империи. После Новопетровского монастыря по скверу вниз, к Трубной, а наша дама и говорит, что в летних павильончиках, мимо которых мы идем, для студентов на Царские деньги благотворительные обеды устроены. А из павильончика вдруг и вываливается… – сестра Александра еще более усилила взгляд на убитого дубиноклем, – студент… лицом как две капли воды – вот этот… а может, он и есть?
– Вряд ли, – вздохнул штабс-капитан. – Студентов в матросы не брали, да и вообще не брали… Вываливается пьяный, весь измятый какой-то, ну… демонстративно какой-то неопрятный… Нет, не то слово…
– Словеса наши тусклые, – вздохнул тихо Иван Хлопов.
– …расхристанный, как говорит наш лазаретский батюшка, куртка запачканная, короткая какая-то, штаны едва не падают, кожаный ремень спущен… волосы космами грязными на лоб свисают, вот как у этого… как морякам разрешают такие космы иметь?!.
– Уже месяц как они разрешают себе все, – угрюмо пояснил штабс-капитан.
– …весь из себя злоба… ушки, как у этого, весь самодоволен! И как вдруг заорет: «Долой самодержавие!» Наша руководящая дама едва в обморок не упала. Мы застыли, ничего не понимаем, жмемся к ней… а он все орет и орет, пока околоточный не подбежал и пинка ему не влепил, – казалось, сейчас взгляд сестры Александры поднимет мертвого, но только для того, чтобы убить его снова. – И не арестовал, а всего-то пинка только дал…
– Не-е, тот не в матросах, тот сейчас в Таврическом заседает, – сказал штабс-капитан.
– Так публика, что рядом оказалась, накинулась на… околоточного! Как де он смеет, веселого студента оскорблять действием! А?! Я знаю теперь, как можно было все это, если не предотвратить, то оттянуть. Батюшка наш лазаретский высказал. Надо было б в Татьянин день того юбилейного года все московские и питерские кабаки и рестораны гранатами закидать. И все!
– Грхм, – сказал барон Штакельберг. – Не по-иерейски сказано, но – поддерживаю.
Остальные промолчали, но, судя по их усмешкам, явно думали так же.
– Да я бы сама эти гранаты кидала!.. Стоит, тогда, околоточный, точно оплеванный. Лицо его на всю жизнь запомнила, озадаченное такое, испуганное даже – да как же так, мол, господа? Ну, а тут я к нему подхожу и говорю: «Дяденька, вы молодец! Я про вас Государыне расскажу, Она вас наградит». Так он расцвел весь… А я ему и дальше говорю: «А давайте и вот этим, что на вас насели, вместе пинком надаем!» Тут он засмеялся, а наша руководящая дама мне выговор сделала, до сих пор не понимаю, за что, и отвела от околоточного… А вообще… вся молодежь – все негодяи, все омерзительны. Вы, старики, даже когда тоже негодяи, все равно лучше.