Пепельные цветы
Шрифт:
Берег...
Он нашёл её там. Эта старая падаль стояла на коленях, у самой кромки причала. Молилась она, что ли. Даже не обернулась, когда он подошёл сзади, хотя ведь наверняка слышала — треск от раздавленного тяжёлыми шагами града стоял такой, что на материке, наверное, было слышно, если там ещё есть, кому слушать. Остановился у неё за спиной, глядя на склонённую седую голову, на тощую шею и острые лопатки, торчащие под лёгкой кофтой. Руки и лицо её были черны от пепла.
– Что же они наделали!
– взвыла цыганка, не поворачиваясь, но обращаясь
– Что ж натворили-то они! Ироды, ироды!
В почти непроницаемом воздухе стояла жуткая вонь, в которой смешались запахи тухлой рыбы, гари, моря и какой-то химии. Видно было не больше чем на десяток метров, а дальше словно вырастала сплошная стена жёлто-серого тумана.
– Чего ты орёшь, дура?
– бросил он ей.
– Кто тебя слышит...
– Бог, - ответила она.
– Бог-то уж точно слышит. А больше никто. Даже ты.
– Так чего ж ты орешь?
– повторил он.
– Всё равно сдохнем все, ори не ори.
– Давно уже, - непонятно произнесла она.
– Что?
– Давно уже умерли. Ты. Я.
Маклахен усмехнулся.
– Я — нет ещё.
– Умер. Ещё лет сорок назад. Или пятьдесят.
– Ну ты!
– прикрикнул он.
– Ты эти свои цыганские штучки брось! Тем более, они тебе и не помогут.
Она повернулась, глянула ему в лицо, равнодушно пожала плечами. Отвернулась.
– Х-ха!
– вспомнил он.
– А помнишь, ты говорила, что твоя судьба не на мне кончается?
– Помню, - ответила она равнодушно и безжизненно.
– Ошиблась, гляди!
– Да не ошиблась я. Никогда ещё не ошибалась.
– Что ж, ты хочешь сказать, что я тебя не убью, что ли?
– Убьёшь.
– Ну, - усмехнулся он.
– Так как же тогда?
– Что я тебе объяснять буду, - покачала она головой.
– Не поймёшь всё равно. Мертвец ты.
– Дура, - сказал он почти беззлобно.
– Я ж сама тебя сюда привела, - сказала она вдруг.
– Умереть хочу.
Его охватила ярость. Потому что не она его сюда привела, не эта черномазая дрянь. Он сам пришёл! И убьёт он её не потому, что она так хочет. Маклахен тебе не орудие, дрянь!
– не верёвка, не яд и не море вот это мёртвое. Маклахен — судья твой и палач. И ты будешь трястись и биться и молить его, чтобы не убивал тебя, вошь цыганская!
– Не-ет!
– выдавил он, наклоняясь, быстро выплёвывая слова ей в грязное от пепла ухо.
– Нет, чернозадая! Ты жить хочешь. Все хотят. И ты хочешь. У тебя внутри сейчас рвётся всё от страха. Я ж чую. Чую, как дрожишь ты.
Она отстранилась, повернула к нему лицо. Улыбнулась, потом рассмеялась — тихо, насмешливо, презрительно.
– От холода дрожу, - сказала.
– Давай уже, убей меня. Хоть согреюсь.
– Врёшь падаль, - оскалился он, силясь тоже насмешливо улыбнуться. Но ничего не получалось — рот перекосился в бессильной злобе и ненависти.
– Врёшь. Все вы врёте. Твари вы бесполезные. Все. Я и этих кончу, ты что думаешь. Удавлю всех потихоньку. Я, может, тебя и не стану убивать сейчас.
Она покачала головой.
– Нет, мой золотой, не получится так. Их судьбы не в твоих руках.
– Х-ха!.. Ну-ну... Ладно, уговорила. Сдохнешь сейчас. В аду с ними встретишься, они тебе расскажут, как Пирс Маклахен их пресёк.
– Не получится так, - покачала она головой.
– Я тебя за собой уведу, не думай. Я приду за тобой потом. С верёвкой.
– С верёвкой?
– он ощерился, ударил её в лицо.
Она не охнула, не поморщилась, а только молча смотрела ему в глаза. Из носа её стекла на губу тонкая струйка крови.
Тогда он схватил её за горло.
– Ну?!
– крикнул ей в лицо.
– Ну, что? Согреешься, говоришь, да?! Согреешься, тварь?! Ну, давай, давай!
Он скрипел зубами так, будто хотел стереть их в порошок, и тряс Джайю за шею, которая, казалось, вот-вот сломается. Цыганка не пыталась ни сопротивляться, ни освободиться, ни закричать. Только молча смотрела в глаза.
А он сдавливал, сдавливал её горло, изо всех сил, и всё удивлялся, что стал так слаб. Или эта черномазая так живуча... Сдавливал, пока, наконец, эти чёрные глаза не погасли...
Долго стоял над мёртвым телом, трясясь от озноба и ярости, задыхаясь от пепла, забившего горло.
Потом оттащил тело Джайи подальше от причала, туда, где берег нависал над морем пологим карнизом. Сходил к сараю. Кое-как прикатил оттуда каменный жернов, доставшийся ещё от деда...
Долго смотрел на круги, расходившиеся по мёртвой воде.
Кивнул:
– Ну и ладно, стало быть.
И пошёл в дом...
– А что ты думала, тварь?
– прошептал Пирс Маклахен, выплывая из омута воспоминания.
– Ведь это ты отравила Меган, как пить дать. А с чего бы ещё ей вот так взять да помереть, а? Отомстила мне, да? За весь ваш поганый род отомстила! Вот и корми рыб теперь.
Хотя, какие к чёрту рыбы...
Пойти, что ли, посмотреть, как там Моуи, коровка моя ненаглядная?..
Подожди, подожди, что ж это я... Какая коровка-то!.. Плохой ты стал совсем, Пирс Маклахен. Совсем плохой...
В гостиную ворвался улыбающийся дурак. При виде Маклахена сразу сник, замер нерешительно, улыбка на губах растаяла. Он медленным шагом, вдоль стены направился к выходу.
– Эй, какого чёрта?
– окликнул его Маклахен.
– Что?
– застыл на месте придурок.
– Какого чёрта ты носишься туда-сюда с идиотской улыбкой на морде? Тебе нечем больше заняться? Бездельники чёртовы!
– Я... Мы...
– залопотал этот слизняк.
– Мы идём пускать фейерверки.
– Чего-о?
– у Маклахена глаза полезли на лоб.
Идиоты! Они вообще ума лишились. Не сегодня завтра подохнут, и они идут «пускать фейерверки». Идиоты.
– Какие к дьяволу фейерверки? Ты совсем спятил?
– Честное слово!
– этот шут гороховый протянул Маклахену какой-то свёрток.
– Вот, видите? Это петарды.