Пьер и Мария Кюри
Шрифт:
— Как мог я потерять столько денег! Как я мечтал дать вам самое утонченное образование, отправить путешествовать, послать учиться за границу!.. И я же сам все это разрушил! Теперь у меня нет денег, я не могу вам помогать. А скоро лягу бременем на вас. Что с вами будет?
Учитель тяжко вздыхает и, обернувшись к своим детям, подсознательно ждет, чтобы они ободрили его своими жизнерадостными возражениями. Вот они, его дети, сидят все вместе вокруг керосиновой лампы, стоящей на маленьком бюро и оживляющей веселым светом зелень любовно выращенных им цветов. Четыре упрямых лба, четыре мужественные улыбки.
«Мы молоды. Мы сильны».
Опасения Склодовского вполне понятны. Будущая судьба его детей определялась этим годом, а положение их было далеко не блестящим. Проблема дальнейшей жизни складывалась просто: теперешнего заработка учителя едва хватало, чтоб оплатить квартиру, кухарку и питание, а вскоре ему придется перейти на небольшую пенсию, поэтому и Юзефу, и Эле, и Мане надо теперь же начать зарабатывать себе на жизнь.
Естественно, что первой мыслью сына и дочерей двух педагогов было давать уроки. «Студент-медик ищет место репетитора», «Молодая девушка с дипломом дает уроки арифметики и геометрии аа умеренную плату». Юные Склодовские становятся в ряды сотен интеллигентных молодых людей, которые бегают по Варшаве в поисках уроков.
Неблагодарное занятие. В шестнадцать с половиной лет Маня узнает трудности и унижения, какие ожидают «репетиторшу». Длинные концы по городу и в дождь и в холод. Сварливые или ленивые ученики. Родители учеников, заставляющие ждать начала занятий на сквозняке в передней («Пусть панна Склодовская соблаговолит подождать… через четверть часа моя дочь будет готова!») или забывающие заплатить в конце месяца те несколько рублей, которые они должны и на которые так рассчитывали, надеясь их получить сегодня утром!
Была ли Маня просто барышней-бесприданницей, энергичной и рассудительной, думавшей только о том, как бы увеличить количество своих учеников? Нет. Она мужественно вступила на трудный, хлопотливый путь частных уроков, но только из нужды. В действительности у нее была своя тайная, горячо волнующая жизнь. Как и все полячки ее круга в ту эпоху, Маня была полна восторженных мечтаний. Как все молодые люди, она жила одной мечтой — идеей своей национальности. В их планах собственного будущего служение Польше занимало первенствующее место над вопросами личного самолюбия, любви и брака. Один, мечтая о насильственной борьбе и об опасностях ее, составлял заговор. Другой мечтал о публицистической борьбе. Третий хотел служить мистической идее, поскольку сам католицизм представлялся средством, силой, которая противостояла православным угнетателям.
Мистико-религиозная мечта стала для Мани чуждой. По традиции ради приличия она еще придерживалась религиозных обрядов, но сама вера, поколебленная смертью матери, мало-помалу испарилась. Испытав на себе сильное воздействие глубоко религиозной матери, эти шесть или семь лет Маня жила под влиянием своего отца, не столько католика, сколько несознающегося вольнодумца. От детской религиозности остались в ней лишь смутные духовные запросы, стремление преклониться перед чем-то великим и возвышенным.
Хотя среди ее друзей находились революционеры и Маня была так неосторожна,
Философские учения данной эпохи направили это национальное умственное движение по особому пути. В предшествующие годы позитивизм Огюста Конта и Герберта Спенсера внес новые основы в мышление Европы. Одновременно работы Пастера, Дарвина и Клода Бернара показали огромное значение точных наук. В Варшаве, как и везде, исчезает вкус к произведениям романтиков. Искусство, вся сфера чувств находятся в пренебрежении. Юношество, склонное к категорическим суждениям, сразу поставило химию и биологию выше литературы, а преклонению перед писателями пришло на смену преклонение перед учеными.
Но надобно сказать, что если эти новые идеи развивались в свободных странах вполне открыто, то не так обстояло дело в Польше, где каждое проявление свободной мысли считалось подозрительным. Новые теории сюда просачивались и разливались по подземным каналам.
Вскоре после своего возвращения в Варшаву Маня Склодовская попадает в среду ярых поклонников позитивизма. Сильное влияние оказывает на нее учительница женской гимназии Пьясецкая, блондинка лет двадцати шести — двадцати семи, худая и своеобразно некрасивая. Влюбившись в студента Нордлина, недавно изгнанного из университета за политическую неблагонадежность, она страстно увлеклась современными доктринами.
Маня первоначально отнеслась к этому как-то недоверчиво и боязливо, но вскоре прониклась смелыми идеями своей подруги. Ее самое с сестрами Броней и Элей и с их подругой Марией Раковской допускают в так называемый «Вольный университет», в котором читались курсы анатомии, естественной истории и социологии. Их вели профессора-добровольцы, помогавшие молодежи расширить свое образование. Эти лекции читались тайком или у Пьясецкой, или в какой-нибудь другой частной квартире. Группы по восьми-десяти учеников собирались вместе, слушали и записывали лекции, обменивались книгами, брошюрами, статьями. При малейшем постороннем шуме они приходили в трепет.
Сорок лет спустя Мари Кюри писала:
«Я живо помню теплую атмосферу умственного и общественного братства, которая тогда царила между нами. Возможности для наших действий были скудны, а потому и наши достижения не могли быть значительными; но все же я продолжаю верить в идеи, руководившие в то время нами, что лишь они способны привести к настоящему прогрессу общества. Не усовершенствовав человеческую личность, нельзя построить лучший мир. С этой целью каждый из нас обязан работать над собой, над совершенствованием своей личности, возлагая на себя определенную часть ответственности за жизнь человечества; наш личный долг помогать тем, кому мы можем быть наиболее полезны».