Перед рассветом
Шрифт:
О словах Мурашихи — «убьёшь его — выпустишь Тьму!» — рассказывать не стал, это вызвало бы слишком много вопросов. Но, к счастью, убеждать Витмана и не потребовалось.
Он кивнул:
— Согласен. Любое физическое устранение Юсупова, сколь бы тщательно мы ни спрятали концы, будет рассмотрено как ваша личная месть ни в чём не повинному мальчику.
— Который из кожи вон лезет, чтобы продемонстрировать свою лояльность.
— Даже так?
— Ага. Подходил ко мне вчера, предлагал забыть старые распри, и всё такое прочее.
— Ясно. Парень —
— Но, тем не менее, обезвредить Юсупова надо. Это — бомба замедленного действия. И лично я понятия не имею, когда она рванёт.
— Конкретнее, капитан. — Витман нахмурился. — Вы что-то придумали?
— Ну, одну такую бомбу мы с вами уже фактически обезвредили. Предыдущие врата Тьмы запечатаны.
— О чём вы? Ах, да… — На догадливость Витман никогда не жаловался. — Амулет? Такой же, как носит цесаревич?
— Именно. Арестовать Юсупова мы не можем. Убить — тоже. Но можно заставить его надеть амулет, не пропускающий Тьму.
— Вы уверены, что Юсупов согласится?
— Об этом не беспокойтесь, беру на себя. Осталась ерунда — достать амулет.
Тут мы оба замолчали. Тот амулет, что носит цесаревич, изготовил лично император. Понятно, что это дело у него не поставлено на поток, и вряд ли найдутся под рукой другие такие же.
— Идёмте, — решил Витман. — Будем просить государя об аудиенции. Расскажем о наших подозрениях и попросим помощи.
— Не могу.
— Почему? — Витман вскинул брови. — Я уверен, что Его величество не откажут…
— Идти с вами сейчас — не могу. Я пропустил прошлый урок латыни, когда Энгельгардт давал контрольную работу. Если не появлюсь и в этот раз, он меня в порошок сотрёт.
— Энгельгардт?! — изумился Витман. — Вы хотите сказать, старик до сих пор преподаёт?!
Аполлон Моисеевич Энгельгардт действительно выглядел так, будто явился на лекцию непосредственно из могилы. Сухой, сгорбленный, опирающийся на трость и едва переставляющий ноги старик. На вид — божий одуванчик, плюнь — завалится. Однако, если верить академическим сплетням, Энгельгардт выглядел вставшим из могилы не первый десяток лет. И возраст ему совершенно не мешал драть с курсантов три шкуры. Несмотря на преклонные годы, латинист обладал ясным умом, великолепной памятью и зычным голосом. Проехать Энгельгардту по ушам заверениям типа «вы нам этого не задавали» не удавалось пока никому.
— Да что ему будет, упырю? — буркнул я. — Они, говорят, бессмертные.
Витман улыбнулся.
— Да, в моё время тоже ходили шуточки, что Энгельгардт питается страданиями курсантов. Впрочем, справедливости ради, так хорошо, как латынь, мы не знали ни один другой предмет. Меня лично до сих пор — ночью разбуди, «Энеиду» зачту наизусть.
— Не сомневаюсь, что знание латыни вам не раз пригодилось в жизни.
— Будете смеяться, но пригодилось… В общем, я вас понял, капитан. Латынь — это
Мы развернулись было, чтобы идти в учебный корпус. Когда показавшаяся вдруг на горизонте точка начала стремительно расти в размерах.
— Ваш фамильяр, — заметил Витман. — Хм-м. Да он, кажется, не один…
С боковой дорожки на аллею вслед за Джонатаном свернула девушка. Одной рукой она придерживала юбку, другой — шаль на плечах.
— Стой! Да стой же, окаянный! — донеслось до нас.
Девушка была одета, как горничная, и выражалась соответственно. К многословным проклятьям в адрес Джонатана даже я прислушался с интересом.
— По-моему, ваш фамильяр возвращается с добычей, — заметил Витман. — И мне кажется, что это — не рыба.
Очень скоро стало ясно, что он прав. Джонатан тащил в клюве изящные женские ботинки.
— Государю императору — ура! — торжествующе объявила чайка, ставя трофей к моим ногам.
— Господа! — кричала издали девушка. — Умоляю вас, поймайте эту птицу!
Я нагнулся и поднял ботинки.
Ну… Вкус у Джонатана определенно есть. Из мягкой кожи, вишнёвого цвета, с рядом аккуратных застежек-пуговок.
— Неплохая вещь, — оценил Витман. — Мастерская Морозова, полагаю.
Я перевернул ботинки. На кожаной подошве, рядом с каблуком, был выдавлен штамп: «Морозовъ и сыновья».
— Могу узнать, Константин Александрович, для чего вам понадобилась женская обувь?
— Так спрашиваете, как будто это я её сюда притащил!
— Фамильяр, как известно, есть продолжение хозяина, — Витман смотрел на меня с интересом. — Ваша чайка не принесла бы ничего такого, что вам не потребно.
Я вспомнил босую Свету и прикусил язык.
— Господа… — горничная добежала до нас и остановилась, тяжело дыша. — Ох… Благодарю… Вы ведь вернёте мне сапожки?
— Нет, — буркнул я. — Сами будем носить. По очереди.
Увидел в глазах девушки неприкрытый ужас и протянул ей то, что внезапно оказалось сапожками.
— Шучу. Забирайте.
Девушка схватила сапожки, прижала к груди. Присела в реверансе.
— И впредь никогда больше не примеряйте на себя хозяйкины вещи, — с обманчивой мягкостью сказал Витман. — Вы меня поняли, милочка?
Девушка побледнела.
— Откуда вы…
— Неважно. Если дорожите местом, не смейте так поступать.
— Слушаюсь, сударь, — девушка смотрела на Витмана с суеверным страхом. — Никогда больше не буду!
— Надеюсь на это. Ступайте.
— Да, сударь… Простите, сударь, — девушка снова неловко присела.
А потом развернулась и бросилась бежать — только пятки засверкали.
Витман покачал головой.
— Ох уж эти камеристки — жадные до хозяйских нарядов. И ведь понимает, что если застукают, ей не поздоровится. Выгонят с таким позором, что потом в приличные дома на порог не пустят. Но жажда хоть на миг стать такой же красивой, как хозяйка — сильнее, очевидно.