Перехватчики
Шрифт:
Однажды среди прорабатываемых нами документов попался такой, в котором говорилось, как в каком-то полку командир звена произвел посадку с выключенным двигателем. Но это было в летнюю пору и при хорошей видимости. Командира наградили ценным подарком.
— Не валяйте дурака! — повысил голос Молотков.
Еще никогда никто не видел его таким. Но никогда никто и приказа его не ослушивался. Командир отвечал за жизнь Шатунова и знал, что делал.
— Прошу подвести меня к полосе, — снова послышался голос Шатунова. — Я буду
Прошло некоторое время, прежде чем командир сказал начальнику посадки по телефону:
— Сажайте, Веденеев, — а через две минуты пришел на диспетчерский пункт сам.
И снова оператор впился глазами в индикатор кругового обзора, снова послышались его команды, а когда отметки от самолета появились на индикаторах глиссады, за дело взялся Веденеев.
Чтобы уменьшить скорость полета истребителя, Молотков приказал Шатунову выпустить сначала воздушные тормоза, потом щитки-закрылки.
Пока Шатунов не прошел дальний привод, начальник посадки давал ему нужные команды, а потом, как и требовала инструкция, просто информировал летчика, справа или слева от курса он летит, выше или ниже глиссады.
Стоило только Шатунову уклониться вправо и взять ниже глиссады, как Веденеев тотчас же сообщал:
— Семь пятьдесят, правее курса сто. Ниже глиссады тридцать.
Это грозило тем, что летчик мог сесть не на полосу и с недолетом. Получив информацию, Шатунов исправил положение.
Когда до полосы осталось два километра, Шатунов по приказу командира полка выключил двигатель. Теперь почти все зависело от умения летчика, от его мужества и мастерства. Впереди его ждали, держась за руку, жизнь и смерть. Стоило Шатунову сделать малейшее неверное движение — и самолет снизится раньше времени, не дотянет до аэродрома. А перед ним деревня. На такой скорости можно было скосить целую улицу вместе с ее обитателями.
Вот уже Шатунов доложил, что прошел ближний привод.
Я представил Шатунова в безжизненном стальном утюге весом в несколько тонн, который на огромной скорости летит к земле, и мне сделалось так страшно, что даже дух захватило.
— Полосу видите? — спросил Веденеев.
— Не вижу.
Мы подались вперед и замерли. Нервы у всех были напряжены до предела.
Да, Шатунову вдвойне не повезло. Он подходил к полосе, когда на аэродром обрушился новый снежный заряд. И никто ничем летчику не мог помочь. В душу людей заполз страх.
— Семь пятьдесят, идете хорошо! — кричал в микрофон начальник посадки. — Будьте внимательны.
— Понял, понял, — с олимпийским спокойствием отвечал Шатунов.
Если бы разрешалось, он, наверно, передал бы Веденееву; «За меня тревожиться не надо, я сделаю все, как и требуется».
Через мгновение летчик доложил:
— Я семь пятьдесят. Высота пятьдесят, полосу вижу. Мы переглянулись с командиром — шансов на успешное приземление у Шатунова
Веденеев, однако, продолжал внимательно следить за самолетом.
— Семь пятьдесят, перед вами полоса. Проверьте скорость.
Как только самолет Шатунова пробежал мимо диспетчерского пункта, начальник посадки повернулся к командиру полка и доложил:
— Самолеты посадку произвели, — и сообщил время.
Кто-то шумно вздохнул. Все пришло в движение. Оператор открыл шторку на окне. В белом дневном свете померкли экраны с зеленоватыми кольцами разверток и лампочки подсвета органов настройки. На лицах людей лежали смертельная усталость и печать недавнего страха за товарища.
Положив трубку, Веденеев велел выключить магнитофон, записывающий команды операторов и начальника посадки.
— Всей дежурной смене объявляю благодарность, — сказал командир полка. — А над дикцией вам надо поработать, — обратился он к Веденееву. — Начальнику посадки свое волнение рекомендуется держать за семью замками. Тогда и летчик в воздухе будет чувствовать себя спокойнее.
Командир посмотрел на часы и вышел на улицу. Перед ним теперь стояла сложная задача: как поступить с Шатуновым? С одной стороны, его нужно было жестоко наказать за невыполнение приказа, а с другой — похвалить. Шатунов не бросил самолета, совершил посадку в сложнейших условиях. Шатунов спас дорогостоящую машину.
На самолетной стоянке я зашел в домик дежурного по аэродрому и, выбрав минуту, когда все вышли, снова позвонил в родильный дом.
— Пока все без изменений, — ответила дежурная сестра. — Позвоните через часок. — Ее голос мне не понравился. В нем чувствовалась какая-то скрытая тревога.
— Как она себя чувствует?
Сестра ответила не сразу. Она словно совещалась с кем-то. В мое сердце закралось нехорошее предчувствие.
— Пока неплохо, — наконец ответил приглушенный голос.
— Почему пока?
— Потому что сказать точно пока никто ничего не может. Будем надеяться, что все обойдется хорошо.
— А разве есть какие-нибудь сомнения?
— Сомнения в таких делах всегда могут быть. Позвоните попозже, — повторила она и повесила трубку.
Я видел, что сестра словно что-то не договаривает. Но что?
«Помучиться ей, конечно, придется», — вспомнил я слова старой няни.
Не раздумывая долго, я побежал к Александровичу, который находился на старте.
Дорогой мне повстречались Лобанов и Шатунов. Они, как всегда, о чем-то спорили. Вернее, спорил Николай, а Михаил бросал в ответ на доводы друга категорические «нет», «нет» и «нет». «Сколько мужества, собранности и выдержки потребовалось Шатунову в воздухе! — подумал я. — А он идет, как будто и не был на волоске от смерти. Что там ни говори, а его отец, военный летчик, погибший в Отечественную войну, мог бы гордиться таким сыном». Я протянул обоим руки.