Перехватчики
Шрифт:
— Не надо, — сказал Брякин.
— Нет, надо, — Люся поняла, что Брякину хочется помириться с Майей, но от своего он не собирался отступать. И это мне нравилось.
Время на сборах пролетело быстро. Мы жили прямо на аэродроме в разборных домиках. Программа была настолько уплотненной, насыщенной самыми разнообразными дисциплинами, что летчики не могли выкроить несколько минут, чтобы написать письмо или почитать книгу. Даже по воскресеньям были страшно заняты. Теоретическая подготовка сменялась практическими занятиями на аэродроме, а те в свою очередь — полетами. Отрабатывали технику пилотирования
По каждому виду давалось по два, а то и три полета. Наши инструкторы (это были лучшие летчики из других частей) проверяли качество выполнения нами всех элементов того или иного полета, узнавали наши возможности как будущих инструкторов. Потом нам показывали, как нужно правильно выполнять то или другое упражнение, потом сажали на свое место и, поднявшись в воздух, намеренно делали ошибки и заставляли нас, молодых командиров звеньев, исправлять их.
На методических разборах нам говорили, где мы были правы, а где нет, как нужно было действовать в каждом отдельном случае.
К концу сборов мы просто с ног валились от усталости, а вместе с тем каждый из нас чувствовал себя значительно сильнее, грамотнее.
Домой я ехал полный больших желаний и надежд. Мне хотелось учить других тому, чему я научился сам.
Я знал, что мне не раз еще придется столкнуться с Лобановым, — может быть, он даже будет пытаться подрывать мой авторитет, но это теперь не пугало меня. Я был готов дать Лобанову отпор.
«Попробую держаться с ним официально, на основе точных уставных требований, — решил я. — Это, пожалуй, будет правильнее всего при его всевозможных притязаниях».
На мой стук дверь открыла темноволосая девушка с округлыми оголенными до плеч руками, в узеньких брючках на молниях, туго обхватывавших бедра. Сначала я думал, что ошибся дверью, но девушка вдруг улыбнулась, и я сразу узнал ее по улыбке и золотому зубу. Это была знакомая Михаила Шатунова.
— А Людочка с дочкой уже заждались, — сказала она так, как будто мы были знакомы по крайней мере лет пять. — Только сейчас их нет дома. С утра в саду. Вместе с другими женщинами. Борются с каким-то однопарным шелкопрядом.
«Непарным», — хотелось поправить мне..
— Пройдите пока к нам, — она открыла дверь к холостякам. — Отдохните с дороги.
Подталкиваемый непонятным любопытством, я последовал за девушкой и, взглянув на обстановку, сразу же обо всем догадался. Незнакомка была в этой комнате уже не гостьей, а хозяйкой.
Все здесь было иначе. Вместо двух узких железных коек стояла одна широкая тахта (как две капли похожая на нашу), вместо вешалки из гвоздей, набитых от стены до стены, — шкаф с зеркалом. Приемник, гордость Николая и Михаила, был накрыт пестрой скатертью. На стенах висели репродукции в золоченых рамках. Причем расположение их было довольно оригинальным. Например, создавалось впечатление, что знаменитый перовский «Рыболов» смотрел не на клев рыбы, а на обнаженную купальщицу, которая выходила из воды. Я не представлял себе, как со всем этим свыкнется Шатунов, крайне непритязательный к жизненным благам, даже с пренебрежением относившийся к ним и вместе с тем не лишенный вкуса.
— Простите, мы незнакомы, — я протянул руку, — а судьба, видно, свела нас
— Жанна, — сказала девушка и поклонилась, — мы только что поженились с Мишей.
— Догадываюсь. Вы не родственница Жанны д'Арк? — сорвался у меня глупый вопрос. И зачем я только берусь острить?
— Не родственница, — серьезно ответила она. — Я Хвостикова.
— А где же устроился Лобанов?
— Его койка на балконе. Сейчас ведь не холодно. Правда, для нас это не очень удобно. Но к зиме ему что-нибудь предложат.
— Да, зимой на балконе будет прохладно.
— Мы его не притесняем. Миша даже приемник не хочет брать, хотя они и договорились, что он достанется тому, кто первый женится.
— А вам без него нельзя?
— Конечно. Только он почему-то не ловит западные джазы.
Я усмехнулся, вспомнив, как однажды друзья уехали на две недели в дом отдыха, забыв выключить приемник. Он орал за закрытой дверью день и ночь. И надорвался. Теперь принимал только Москву.
Девушка подошла к приемнику и стала настраивать его на веселый лад, покачивала в такт мелодии красивой кукольной головкой.
— Хотите чаю? — спросила она. — С конфетами «Раковая шейка».
От чая я отказался.
— Если можно, я бы оставил чемоданчик. Пойду поищу Людмилу.
— Отчего же. Он будет в целости-сохранности. — Теперь уже она острила. Мы стоили друг друга. — Не сомневайтесь.
Только на улице я до конца осознал смысл происшедшего с Михаилом Шатуновым.
«Как же это он! — думал я. — А мы-то все куда глядели!»
Люсю я встретил в нашем молодом гарнизонном саду. Оставив коляску с дочкой около посыпанной песком дорожки (там было около десятка таких колясок, и сидела старушка с книжкой в руках), она ходила меж тонких зелененьких яблонь с ведром и кистью и подновляла побелку на стволах. Этим же делом занимались еще несколько женщин. А в другом конце сада в марлевых респираторах, защитных очках и резиновых перчатках орудовали солдаты — распыляли с помощью специальных приспособлений дуст на кроны деревьев, пораженные гусеницами непарного шелкопряда.
— Ты же собирался в воскресенье, — сказала она, радуясь, что я приехал раньше на день, и смущаясь, что не успела приготовиться к встрече. — Не смотри на меня так, — она попробовала стряхнуть со старенького выгоревшего платья пятна извести.
Кто бы мог подумать, что моя худенькая, с фигурой подростка жена так похорошеет и поправится после рождения дочки. Я прекрасно помнил, какой встретил ее в роддоме.
Я поцеловал ее в шею.
— Ты…
Во всякой одежде красива, Ко всякой работе ловка…Я был очарован ее видом и от волнения стал выражаться стихами.
Идя домой, мы разговаривали о новостях, которые произошли в гарнизоне за мое отсутствие.
— Ты с нашей новой соседкой познакомился? — спросила Люся, вышагивая, как по половичке, мелкими радостными шажками, и при этом смотрела на дочку, которую я вез В коляске.
— Да, уже. Как же это все произошло? Что может быть общего между ними? — А про себя: «А дочка наша тоже начинает округляться».
— Милый, а может быть, и не нужно, чтобы было много общего?