Перекати-моё-поле
Шрифт:
– А ты жуй, мы их всегда жуем, – посоветовал Витя. – Особливо, если зубы кровят.
– К Пасхе за лучком пойдем.
– А вона и щавелек уже вылупляется!
– Потом за щавелем.
Я посмеивался, а они, казалось, любую травку тянули в рот. Наконец спустились к пойме: в лощинке шагов на пятнадцать была вода, а уже дальше высокий, непойменный берег, поросший кустарником.
– А как переходить будем? Может, дальше пройдем?
– Ага, до Ратунина.
– А вот так и будем! – Симка засмеялся, стряхнул с ног большие валяные сапоги с калошами-лягушками, закатал штанины,
Пока мы разувались да медлили, Симка был уже на сухом взгорке, обулся, притопнул и запел:
А мои други по воде,Как уточки плавают!Мне б соседку полюбить —Величают Клавою!Мы так и покатились со смеха: Клава – соседка Галяновых, недавно ей исполнилось восемьдесят лет.
– Ты, парень, на красных веточках вербу режь, краснотал – дольше стоит, не осыпается, – и здесь подсказывал Федя.
Вербы действительно было так много, что уже через полчаса мы нарезали по большущему пучку, так что держать приходилось на изгибе руки. Но Федя жадничал – все резал и резал.
– Да зачем так много? – спрашиваю.
– Ехор-мохор, не все же сюда полезут!..
На обратном пути в воду лезть не хотелось. Но тут уж никуда не денешься – домой идем! И все бы ладом, да Федя поскользнулся, взмахнул рукой и выронил тяжелые сапоги в воду – смех и слезы.
– Елдыжный бабай! – ругался он и все старался вытряхнуть из сапог воду. Пришлось, однако, влазить в мокрые валенки. – Ехор-мохор, я попрытче, я бегом, не то ноги задубеют! – И Федя неуклюже побежал.
Побежали и мы.
Вербное воскресенье
Все принесенные вербы мы отнесли Мамке: четыре громадных пучка – целое ведро веточек!
– Так надо, – сказал Федя, еле шевеля почему-то опухшими губами. Зачем Мамке – я не догадывался. И только на следующий день, уже отлежавшись, он объяснил мне: – Мамка молитву знает, и святой водицей вербы окропит.
Для меня эти таинства были не больше, чем сказка. Как сказка все это и увлекало. Дома мою уличную жизнь не контролировали, а часто – не замечали. Вольному – воля!
А накануне Мамка протопила баню. С березовым веником Федя напарился до ослабы. После этого Мамка напоила его зверобоем с мятой и подорожником – и он до воскресенья отлеживался на печи. И когда рано утром мы сошлись у Феди в передней, он уже фасонил: во как хворобу выгнал в баньке! Но по лицу было видно, что он все-таки прихварывает. Вялый был и Симка, кукожился. Все веточки Мамка с Манечкой перевязали в пучочки, они и ожидали нас все в том же ведре. Мамка осенила нас крестом и напутствовала:
– Ну так и идите с Богом – порадуйте старушек. А станут угощать, смотрите, не отказывайтесь – это от доброго сердца…
Маршрут мои друзья знали отлично – это были или сродники, или одинокие женщины и старухи, уже не могущие сами сходить за вербой. Кто-нибудь из нас стучал в окно – и все вместе мы кричали:
– Верба бела!
Через минуту, погремев на мосту, появлялась хозяйка, как правило,
– Ах, батюшки мои! Анделы мои – вербочек принесли, родные! Слава Тебе, Господи! – И крестилась, крестилась торопливо и целовала вербочки и плакала. – И угостить вас нечем, милые…
Витя отмалчивался, а мы в три голоса защищались:
– Да нам ничего и не надо! Мы пошли…
– Вы что, вы что, парнишки! Погодьте, что-нито и посмотрю…
Выносили то орешков-лещины, то конфеток-подушечек, то по куску пиленого сахара, а на одном крыльце даже по небольшому куску пирога с морковью. Все это мы, понятно, поедали до очередной избы. И так было весело, за похвалу, что ли, даже Симка, квелый с утра, как будто развеселился. А Витя разговорился, хотя мы его ни о чем не спрашивали:
– А тятенька сапер, с бригадой мосты и строит. Во, целый кулак денег принес – заработал… Забреют меня в армию, так я уж не возвращусь в Смольки – с тятенькой стану мосты строить.
– А как же без пачпорта? – это уже дотошный Федя спросил.
– Тятенька баит: скоро и паспорт дадут…
– Не дай ему паспорта, так он и раскидает их! – Симка засмеялся, но как-то увядающе засмеялся:
Тятька плотник,Я столяр:Тятька делал,Я – стоял…Так и обошли полдеревни. Останные три вязочки вербы вручили Насте Курбатовой. Она угостила нас сушеными яблоками-дичками. Ни в одном доме праздника не было видно, но лампадки в окнах отсвечивались. На обратном пути Симка вовсе закис, а Федя бодрился:
– А я, гляди-ка, оклемался… А теперича к нам айда – Мамка толокном обещала угостить.
Хворуны
Всю неделю Федя и Симка хворали. У Феди была верная простуда, у Симки хвороба тянулась совсем иная. Ни насморка, ни кашля, махонькая температурка, а он, обычно неуемный, целыми днями валялся на печи. Когда же дождались фельдшерку (а она жила неделю в Смольках, неделю в Ратунине), то фельдшерка предположила, что застудил Симка почки. Надо было везти в район к врачу. А как повезешь по распутице? Решили повременить – авось… А пока он томился на печи. И когда на неделе, проведав Федю, я зашел проведать и Симку, свесившись, он вяло улыбнулся и вдруг спросил:
– Ты, парень, почитал бы мне что-нито – здесь, на печи.
– Учебник, что ли? – спрашиваю.
– Да ну их, учебники! – И рукой отмахнулся. – Высмотри у Натальи сказки, я сказки люблю, а?
– Сейчас и сгоняю – только ведь у тебя темно.
– А мы фонарь запалим! – И Симка такие глаза вытаращил, как если бы сказал: теплину разложим!
Я выбрал толстущую книгу «Русские народные сказки». С картинками, хотя и потрепанная, но листы все… С того дня после школы, пообедав, я брал сказки и шел к Симке на печь – читать. Мы засвечивали фонарь, ставили его на плечико – и я читал. Симка так напряженно и тихо слушал, что иногда казалось – спит. Когда же, утомившись, я предложил почитать ему, он как-то даже испуганно покачал головой.