Перекрестки судеб. Леся и Рус

Черная Лана

Демоны рвутся в цепях, предвкушая победу. А я просто позволяю Корзину сделать собственные выводы: ей не нужны дети, потому что у нее уже есть наша дочь. И когда он приходит к этой мысли, то хоронит свой брак легким росчерком ручки на документах о разводе.

Только после этого я звоню Роднянскому и забираю Ксанку.

За весь наш разговор в допросной хотелось встряхнуть ее хорошенько за то, что натворила, промолчала и молчит до сих пор.

Но она вдруг целует меня: встает на цыпочки и неловко утыкается губами в мой рот, словно

неопытная девчонка. А я стою, как истукан и реально дурею от ее губ.

Черт, она реально такая вкусная, что так и съел бы. И сам не знаю, как впечатываю ее в себя, каждой напряженной мышцей чувствуя ее всю, сейчас такую податливую, отдающую себя мне, всю целиком. Она так легко отдает мне контроль, что я ощущаю себя Колумбом, обогнувшим земной шар и, наконец, открывшим свою Америку. И в штанах становится тесно до боли и острого, неконтролируемого желания. Еще немного и мне станет наплевать, что мы стоим на виду у ментов. Мне уже наплевать, потому что я до одури соскучился по ней, всегда такой искренней и честной в собственных чувствах.

Звонок моего мобильного рвет наш поцелуй. И я вижу, как румянец разливается по ее бледным щекам, пальцами ощущаю ее желание выкрутиться из моих объятий, но я не отпускаю. Мне нечего скрывать. Гляжу на дисплей: Эльф. И горечь затапливает рот, скользит по венам дрянным предчувствием. Отчаянно хочется сплюнуть, но вместо этого облизываюсь, разбавляя горечь сладким вкусом ванили и табака.

Интуиция не подводит. Алекс говорит, что приехал Воронцов с ментами, учинил скандал, требует отдать ему дочь. Я слушаю внимательно и когда хочу просить о помощи, Алекс опережает меня:

— Я уже Игната подключил, так что не отдадим мы твою красавицу. Она, кстати, покорила сердце нашего Матвея. Так что у твоей дочери теперь и навсегда есть верный Санчо Панса. И…Рус…мы вас ждем.

Киваю и роняю телефон в карман. Смотрю на Ксанку, растерянную и волнующуюся, и не знаю, что делать. Как нам быть? Растираю лицо ладонью, пытаясь собрать мысли в кучку.

— Планы изменились, — говорю Ксанке, потому что у меня действительно были другие планы, и я не собирался прямо из СИЗО вести ее знакомиться с дочерью. Но с другой стороны, я рад, что Воронцов объявился. Чем быстрее все решится, тем скорее я смогу увезти отсюда дочь.

И я снова злюсь на Ксанку, когда она вдруг превращается в равнодушную тварь. Спрашивает, зачем я хочу забрать Богдану из счастливой семьи. Счастливой, мать вашу. Так и хочется вытрясти из нее эту дурь, ткнуть в «счастье» Богданы головой. Воронцова защищает, доказывая, что тот не мог довести жену до самоубийства.

Злюсь, прикуривая сигарету: сначала ей, потом себе. И оказываюсь совершенно не готов к ее слезам и скрюченной от боли душе на дне блекло-зеленых глаз.

Она словно сломалась и сейчас, докуривая сигарету, дрожит так, что мне слышно, как стучат ее зубы.

И это ее:

— Прости, я просто устала…

Выбрасываю окурок и одним рывком тяну Ксанку на себя. Обнимаю

так крепко, что она вздыхает болезненно. Но когда я ослабляю хватку, сама прижимается ко мне, словно от этого зависит ее жизнь, и всхлипывает, растирая слезы о мое плечо.

Ныряю пальцами в ее кудри и шепчу в макушку:

— Давай, родная, поплачь. Хватит уже быть сильной. Просто будь моей, а я смогу быть сильным за нас обоих.

Она вздрагивает всем телом, накручивает на пальцы рубашку и кусает мое плечо, с тихим воем выплакивая свою боль.

Глава двенадцатая: Рус

Я с тобой, но ветер знает - ты не моя,

твоя улыбка не для меня…

Стас Пьеха «Я с тобой»

Восемнадцать лет назад.

За окном вспыхнула молния, ослепила, вырвав из полумрака темные окна жилого дома напротив. Следом прокатился гром, задрожал в стеклах окон. И в грудь ударило с такой силой, что нож выпал из онемевших пальцев, звякнул о тарелку.

Закрыл глаза, делая жадный вдох. А в легких не кислород — жидкий огонь выжигал внутренности. Откинулся на спинку стула, отложив и вилку, пытаясь хоть немного унять боль. Но хрен там. Она лилась по телу, судорогой сводила слетевшее с катушек сердце.

А за окном очередная вспышка, растекшаяся рычащей песней по поднебесью. И голоса вокруг притихли, музыка стухла, моргнул свет в люстрах.

Рванул ворот рубашки. Ткань хрустнула в пальцах. Растер грудь, остервенело разгоняя огонь, жалящий, ворующий кислород.

— Руслан… — позвал профессор. — Руслан, ты в порядке?

Беспокойство в голосе старика немного отрезвило. Посмотрел на него: моложавое лицо с сеточкой морщин, убегающих к вискам, совсем молодые глаза, седые волосы стильно уложены, а его смокинг стоит как отцовский дом. Профессор Давыдов — мой наставник и просто человек, разглядевший в неумеющем читать и писать мальчишке талант.

— Все… — взял стакан, глотнул воды. — Все нормально.

— Ты совсем бледный, — а это уже его спутница, ровесница моей матери. А еще — известный коллекционер. Профессор говорил, что в ее личной коллекции оригиналы картин известных художников и даже некоторые экземпляры, давно считающиеся утраченными.

Буквально десять минут назад она заявила, что хочет купить мои картины, и предложила назвать свою цену.

— Я же сказал: все нормально, — ответил резко, а у самого демоны скулят внутри и огонь сжигает вены.

Что за дрянь?

— Извините, — поднялся, силой заставляя себя стоять ровно. Ерунда какая-то. — Но я вынужден вам отказать. Эти картины не продаются.

— Все в этом мире продается, — усмехнулась женщина, вкладывая в мои сцепленные пальцы свою визитку.

Она поднялась следом за мной, коснулась пальцев.

— Позвоните мне, как решитесь. Я готова заплатить любую цену, какую назовете.

И ушла, оставив за собой шлейф тонкого цитрусового аромата. Глянул на профессора, который уже не на шутку встревожился. Неужели так хреново выгляжу?